– Так «Битлз» убегали с собственных концертов, – восторженно сказал уже оживившийся С. – Я всегда подозревал, что стану знаменитым уже после того как умру, но кто бы мне сказал, что это будет именно ТАК!
– Убегали-то убегали, а потом навсегда перестали давать концерты, – заметил А. – Потому что это было страшно. Теперь понимаешь, как они себя чувствовали?
– А одного из них вообще застрелили, между прочим, – сказала я. – Вот такие же фанаты!
– Зато мы все умерли, а Ринго Старр и Йоко Оно до сих пор живы, – ответил С. – Причем я с детства знал, что так и будет. А ты как думал, старичок, кто из них умрет последним?
– Пусть кто хочет умирает, только не ты, – сказал А. – Больше никаких концертов, чувак. Только студийная работа.
14. Если ты выжил, то тебя не существует
Мы отправились в наш с мужем дом, но не напрямик, а через лесопарк – в котором, вероятно, в силу моей тревожной избирательной памяти почему-то сохранилась нежная ненужная осенняя погода: вечные пряные ковры палых листьев, запах дыма и чужих дальних дворов, невидимый терпкий еж, от чьей мордочки веет ледяными улитками. Идти к С. было небезопасно (возможно, бабушки ринулись именно туда), А. глухо и наотрез объявил, что в его доме ноги нашей – нашей! – (семейной, коллективной, прокомпостированной 23 раза) не будет, а Лина не отвечала на звонки, хотя успела написать А. сообщение: «Бабки обезвр. Ты увол.». Все это не стоит воспринимать серьезно, сказал А., она в стрессе, но завтра новый день, и все это забудется, и я не работал на нее напрямую, как она может меня уволить, наверное, она имела в виду «Ты уволок с конференции этого своего друга как раз вовремя», и надейся, что твою докладную записку не придется переводить на другие языки (это уже мне, это уже я сама себе).
– Чувачки, а что вообще случилось, почему меня так срубило? – спросил С. – Я не дурак, я понимаю, что не надо было мне сразу весь фан-клуб приглашать. Но я натурально как волнами пошел изнутри. Показалось, сейчас меня железками стошнит или битым стеклом. Причем как будто все эти железки и битое стекло – это я и есть. А больше ничего и нет – только железки и битое стекло. И когда они выйдут, меня не будет больше. И это пиздец страшно.
– Ну, технически выражаясь, это так и есть, – начал муж.
– Технически выражаясь, ты сам состоишь из железок и битого стекла, – зло оборвал его А. – И жестокого ледяного сердца. Неспособного на сочувствие.
– Почему я должен ему сочувствовать? – возмутился муж. – Его нет!
– Зато ты есть, – сказал А. – Причем везде. И тут есть, и там есть.
– Чувачки, ну чего вы, – жалобно сказал С. – Это вы из-за меня?
– Нет, это они из-за меня, – мерзким голосом сказала я и тут же возненавидела себя за это.
* * *
– Тут в этом вашем парке котиками пахнет, – оживленно сказал С.
– Здесь кладбище домашних животных. Было раньше, есть и сейчас, – объяснила я.
– Нет, не то, – сказал С. – Прямо вот свежо, глубоко котиками пахнет. Живыми. Очень живыми котиками. Так и прижал бы котика к себе сейчас живого. Хотя бля, что я несу. Я всегда был по собакам, какие котики. У меня доберман был, Гамлет, классный такой чувак, добрый. Но дебил совсем, сбежал прямо во дворе, когда гуляли, с поводка сорвался – во, за котиком тоже погнался, прижать к себе тоже хотел, что ли. Я его полгода искал. После школы каждый день ходил по городу и искал. Вечером приходил домой и до темноты сидел в тамбуре на старом зеленом кресле – это было его кресло, оно еще долго-долго было в черной шерсти, – сидел там с поводком в руках. Мне казалось, что он как бы продолжает быть на том конце этого поводка – как на том конце провода. Просто где-то в другой реальности, и нет связи. Потом кто-то выкинул поводок. И связи совсем не стало.
– Ты кому-то про это рассказывал? Вот про эту штуку со связью и проводом? – спросил А.
– Дженни рассказывал, – ответил С. – А больше никому. Это пиздец личное.
– Ясно, – грустно пробормотал А. – Дженни. Это твоя самая большая фанатка, с которой ты ужасно обошелся, я помню.
– Не фанатка, другое, – сказал С. – Но да, рассказывал только ей.
– А есть что-то такое у тебя в памяти, что ты никому никогда не рассказывал? – вдруг спросила я.
– Это как? – не понял С.
– Что-то такое о тебе, или о твоем прошлом, или о чем-то, что с тобой случилось, что ты при жизни не рассказывал ни одному человеку. Что-то совсем личное.
С. замолчал. Под ногами странно свистели, как последний выдох, листья.
А. несильно и небольно ущипнул меня за локоть, и я поняла, что это первый и последний раз, когда по отношению ко мне он проявил, продемонстрировал или сымитировал насилие.
– Почти дошли, – наигранно бойко сказал муж. – Вот там вдалеке огни – это уже соседняя улица, мы от нее в пяти минутах живем.
– Я трепло какое-то, – с тоской прошипел С. – Вообще не припомню ничего о себе из того, что бы я никому не рассказывал. Есть еще детские воспоминания, правда – как мама меня рожает, грудью кормит, пеленает в какие-то синие тряпочки – откуда знаю, что синие? Как колясочку однажды оставила на молочной кухне снаружи – но забыла, у какого выхода, их там было два, – а вышла через другой, не высыпа́лась, уставала, я страшно беспокойный был, пищал все время, как корзинка с котятами. Вышла – а меня нет. Так испугалась, кошмар. Но я по идее не должен это помнить. Может, ложные воспоминания. У вас есть такие?
– Есть, – сказал А. – У всех нас есть, это нормально.
– Очень сильно пахнет котиками, – повторил С. – Странный какой-то парк, ребятки, странный. Может, у меня токсоплазмоз? Мне никогда не нравился запах котиков. А теперь нравится.
* * *
Дома мы попытались как-то отвлечься от всего, что случилось. Я разлила по шатким бокалам на неправдоподобно сверхтонких паучьих ножках густое красное вино, вызревшее из моих подозрений и паники, муж нажарил тостов в устройстве, которое я до этого момента никогда в жизни не видела (видимо, муж тоже паниковал и подозревал), мы сели за стол.
А. постоянно проверял сообщения от Лины – их не было. С. из некоего коллективного чувства неловкости пошел бродить по комнатам с целью найти нашу коллекцию пластинок. («У нас нету коллекции пластинок!» – закричала я. «Но была когда-то!» – триумфально взвыл С., умный мальчик.)
– Я думаю, что Лине просто влетело от Комитета за то, что случилось, – сказал А. – И ей, наверное, запретили докладывать мне об этом. Вот она и молчит. Я завтра приду в Комитет и узнаю, что там было.
– Пусть бы тебя не уволили, – попросила я. – Иначе я не знаю, как у меня получится выяснить то, что я хочу выяснить.
– А зачем выяснять? – вытаращился А. – Тебе и так хорошо. Смотри, какой он прекрасный: тосты сделал, вино подливает. Зачем тебе знать правду? Ты же потом с ним жить не сможешь, если узнаешь.
