– Да она самое главное-то уже знает и все равно живет как-то, – философски заметил муж. – Значит, я все-таки не такое уж и чудовище.
– Тебя вообще нет, – сказал А. – Ты украденная копия человека, о котором ты сам уже ничего не знаешь.
– Если тут кого-то и нет, то тебя, – разозлился муж. – Потому что ты копия человека, который уже давно разложился и стал землей, пустотой и червяками, и эти червяки уже давно сами стали землей и червяками сто раз. И этого твоего пианиста тоже нет, потому что все его червяки тоже стали червяками, но он при этом даже не копия, а воспоминания тысячи безумных старушек. Грубо говоря, его число бытия – ровно ноль. Твое – единица. А вот меня целых два – я настоящий и копия.
– А если настоящего тебя казнили и стерли? – с интересом спросил А. – Тогда у тебя тоже единица?
Повисла тишина. Было слышно, как вино тоже повисло где-то у меня в цифровом пищеводе и потрескивает там нехорошим электрическим звоном, будто подпрыгивающий стул с привязанными к нему, как мешок сена, моими нехорошими подозрениями.
– Где там С.? – прозвучала я сквозь этот мешок сена. – Пойду поищу его. Коллекцию пластинок ему покажу.
– У вас нет коллекции пластинок, – напомнил А.
* * *
Я обнаружила С. в спальне, он ковырялся своими тонкими музыкальными пальцами в замке трельяжа.
– Я закрыла его на ключ, извини. – Я погладила С. по плечу. – И муж об этом знает. Поэтому закрыто на совесть. Прости, пожалуйста.
– Но что там, что? – чуть не заплакал С. – Скажи мне, что ты там оставила?
Я взяла его за руку, подивившись тому, насколько у него хрупкое запястье, и нежно потянула прочь.
– Это такая штука, о которой я не рассказывала ни одному человеку, вообще никому. Понимаешь?
– Не понимаю, – тихо сказал С. – У меня таких нет.
Мне хотелось поскорей увести С. из спальни – коробка с письмами растревожила его, расшатала вконец; казалось, ему достаточно еще минуту-две побыть около трельяжа, и он просто растечется в ртутную лужицу. Хватит с него впечатлений на сегодня, подумала я и снова потянула его руку. А что, если рука оторвется, пришло мне в голову, – отрастет ли новая?
В этот момент у меня появилось ощущение, что в моей жизни – я же могу назвать это жизнью? на какой формулировке мы остановились? – уже было что-то похожее: два тихо недолюбливающих друг друга недруга сидят в кухне и пьют вино, один из них убил человека, и убитый человек – я – в темноте и тишине собственной осиротевшей спальни тянет чье-то воспоминание за запястье смотреть коллекцию пластинок, которой у нас нет.
– Стой. – С. говорит шепотом, хотя я ненавижу шепот, и это прописано в моем контракте и заявлено императивом в моем контексте. – Я все-таки скажу. Тут что-то не так.
– В смысле? – пробую я шепот на вкус.
– Я видел девочку.
– Где? Что за девочка?
– Тут, в этой комнате. Видел девочку. Она вышла из шкафа, потом подошла к окну. Увидела меня, снова убежала в шкаф и закрылась изнутри. Там была. – Он указал в сторону окна. – Это был призрак, я знаю. И у нее есть ключ тоже.
Я помотала головой, как будто мне на лицо налипла паутина.
– Нет, нет-нет.
– Да, похожа на тебя, – кивнул С. – Но не ты. Это ты в детстве? Что она тут делала? Это призрак?
– Что ты тут делал? Какого хера ты зашел в мою комнату? – почему-то заорала я, теперь уже грубо дернув его за руку. – Тебе всюду девочки мерещатся!
– Она там внутри, – серьезно сказал С. – Я знаю.
И постучал ногтем по шкафу.
– Пошел отсюда вон! – снова заорала я.
Кажется, я никогда не ненавидела себя так сильно, как в этот момент.
С. беззвучно вышел из комнаты. Я подошла к трельяжу, открыла его ключом, который висел у меня на шее – во всяком случае, я ощутила, что сейчас это тот самый ключ, который всегда висел у меня на шее – и которого никогда не было в настоящей моей жизни. (Я раньше так завидовала этим бойким дворовым детям с ключами на шее – а ты? Пожалуйста, позвени тихонько ключами, если да – и не очень тихонько, если нет.)
Никого. Конечно же, никого.
– Она там, – услышала я голос С., который, как зомби (плохо ли это звучит? оскорбительно ли называть вещи своими именами, если имена вещей оскорбляют вещи?), послушно вернулся на неслышный проворот ключа. – Ты что, не видишь?
Я захлопнула дверь, закрыла ее на ключ, повесила ключ на шею.
– Пойдем в кухню, или гостиную, или что там у нас, – попросила я С. – Извини, что я сорвалась. Пожалуйста, никому не говори о том, что ты видел. И если ты не скажешь, у тебя есть шанс что-нибудь еще в таком роде увидеть. Договорились?
– Это невероятно, – сказал С. – Ты прячешь призрак девочки в шкафу! И даже не видишь его при этом!
– Договорились? – с нажимом переспросила я.
– Не вопрос, – ответил С. – Об этом знаем ты и я, и больше ни один человек.
– Я могу быть уверена в том, что ты никому не скажешь?
– Да. Потому что теперь у меня наконец-то есть воспоминание и опыт, о котором буду знать только я один. А раньше ничего такого не было.
И это был первый и последний, кажется, раз, когда я услышала в голосе С. те самые железки со стекляшками, из которых он, вероятно, состоял. Но, вероятно, и не состоял. Возможно, к железкам со стекляшками примешалось терпкое дальнее «гав». Гамлет тихо дернул невидимый поводок, и вся эта конструкция из проволоки, боли и памяти тихо-тихо зазвенела в ответ.
Коммуникация возможна. Нет большего удовольствия, чем опровергать себя снова и снова.
* * *
– Мы играем в студенчество, – радостно сообщил муж, когда я и С. вернулись в кухню или гостиную, гостиную или кухню (у меня все плыло перед глазами – в данном случае уместнее сказать «перед памятью», наверное). – Как будто мы вместе в общаге. Очень классно.
– Еще песни скоро начнем петь, – подтвердил А. – Как оно обычно бывает. Все идет по плану. Малый повзрослел. Бог сегодня котик, а вчера койотик. Сейчас нам еще С. подыграет или подпоет.
– Нет смысла, – сказал С. – Никаких больше песен. После всего, что сегодня случилось, я понял, что, кажется, реально стоит завязать с концертами. И с творчеством в целом. Я делаю что-то не то. Это просто какая-то, знаешь, копия. Все это как копия чего-то другого.
– Не смей только начинать эту херню! – встревожился А. – Все помнят, что у тебя есть склонность к депрессии!
– Я чувствую себя поминочной речью, – сказал С.
– Ты ничего не чувствуешь, – покачал головой муж.
А мог сказать: «Ты и есть поминочная речь».
Но мы все друг другу поминочная речь в каком-то смысле.
