– А есть разница? – удивилась я. – Как ты чувствуешь?
– Нет, – сказал С. – В этом и сладость котичек. Они абсолютно одинаковые. Как одиннадцать капелек меда.
Мы схватили каждый по капельке. Я надеялась, что котик, которого схватила я, был именно тот, что жил у нас некоторое время. (Помнит ли меня нейрокотик, если он нейрокотик? Помнит ли он меня, если он объективная вещь и провал в коде в форме котика? Легко ли быть кодом в форме котика? Почему человек, который мог бы меня здесь поправить, умер до того, как разрешили копирование? Если ты сейчас понимаешь, о чем я, – пожалуйста, оставь здесь комментарий, выложив его кусочками печени на кошачьем боку.) Мы неловко переглянулись: это был тот самый момент, когда пора бежать с добычей, учитывая усилившиеся причитания бабки.
– Что за дела, пацаны? – Входная дверь хлопнула как выстрел. – Отпустили животных немедленно.
Я разжала руки, и кот со злобным «мау», умудрившись за полсекунды глубоко расцарапать мне локоть, упал большой влажной подушкой на щербатый каменный пол. Мой котик, точно: не глядя, из одинаковых выбрала нужного, как в сказке.
– Лина? – сказал А. – Что за хрень?
Лина достала из кармана удостоверение и ткнула им в лицо А.
– Поставил кота на пол. Все ставят котов на пол. А потом сами садятся на пол. Именем мирового правительства требую оставить животных немедленно. И сесть на пол.
– Лина, ты ебанулась, – сказал А.
– Я вас не знаю, – сказала Лина. – Поставьте. Моего. Кота. На. Место.
– Это все коты твои? – спросила я.
– Этот весь кот – мой, – ответила Лина. – И я тебя уже где-то видела.
– Мать твою, Лина, какое в жопу правительство, – сказал А. – Что ты несешь? Ты что, государственный шпион, что ли?
– Поставил кота немедленно, – ледяным голосом сказала Лина. – Лучше делайте, что я говорю. Иначе вам будет плохо, очень плохо. Я работаю с мировым правительством. Я действую от его имени.
И тут А. позвонили. Он разжал руки (кот переполз на его плечо) и медленно-медленно приложил трубку к уху, чтобы не спугнуть кота, который вдруг нервически принялся вылизывать ему голову.
– Алло. Лина? Слава богу. Ты в порядке? Да, мы тоже. Только тут проблема. Мы в заброшенном лодочном домике в лесопарке П. И мы только что встретили еще одну тебя. И она, кажется, сейчас возьмет нас в заложники.
– Не двигайтесь, – сказала вторая Лина. – Иначе вам конец.
– Нам уже давно конец, – cказала я. – Чем ты нас можешь напугать? У нас тут еще одна ты, например, на телефоне.
– Включить видеосвязь? – спросил А. – Сейчас. Вот, включаю.
Лина смотрела на Лину, Лина смотрела на Лину.
– Что за херня? – спросила наша Лина. – Это голограмма?
– Я могу все объяснить, – сказала не наша Лина. – Но вам это не понравится.
– Ты не можешь нас убить, – сказала я. – Не можешь нас выгнать. Тебе придется нам все объяснить.
И села на диванчик, и мне на колени тут же уселся белый толстый котик и завибрировал белым шумом: мрмрмр, мрмрмр.
– Сейчас творожка вам накрошу, – неожиданно спокойно, приветливо захлопотала бабка. – Кушать хочут. Сейчас в «Тропинку» за творожком схожу.
И выскользнула за дверь.
– А вернется с милицией и ко́нями, – неуверенно сказал муж. – И всё, жопа.
15. Кто я, чтобы длиться вечно
Передо мной все время стоит выбор, пусть выбора у меня уже нет, – как тебе об этом рассказать, чтобы это не было похоже на то, на что это похоже? Там, где я могу до тебя дотянуться, – складываются ли мохнатые белые бабочки на потолке фразой «Коммуникация невозможна»? Поет ли в дощатом уличном туалете черный жесткий сверчок южных штатов, неведомо как попавший в мои придуманные воспоминания о тебе? Потирает ли плоский, как военный самолет-невидимка, мраморный лесной клоп свои суковатые локти, сидя на белой накрахмаленной занавесочке, дырки в которой ты задрапировала бледным сетчатым цветком из самых дешевых нитей несудьбы? Работает ли метафора в качестве чего-то, отменяющего метафору как то, что должно работать, и переподключающего ее к реальности как то, что может эту реальность пересоздать и передать, но не описать и не трактовать? По большому счету все, что мне хочется сделать при помощи текста как метафоры, – это именно передать сообщение; трактовать и описывать происходящее я не берусь. И любой, кто возьмется, будет лгать. Если ты не можешь подать мне знак прямо сейчас, это значит, настала моя очередь. Меня подпустили к пульту управления. На спинке лесного клопа написано число, похожее на тест для дальтоников, – это твоя дата смерти. Каштаны, которые ты раскладываешь на подоконнике непонятно почему, постепенно группируются по два – через связанные пары как будто бы получится сообщить немного больше; передать, вероятно, саму идею связанности как природный императив? И если ты сейчас все отложишь и подойдешь к окну – первое, что ты услышишь, будет моей попыткой обретения нового голоса в этом вражеском, лишившем меня возможности проявиться мире. Все, что я сообщу тебе этим голосом, – правда. Даже если в ней нет содержания.
Я бы хотела рассказать о том, что было после того, как Лина узнала про еще одну Лину, но мне будет сложно, и я могу путаться в именах. Да, во всем этом не так уж много имен, и мне даже кажется комичным, что единственные два человека, упоминая которых, я использую имена, – это один и тот же человек. (Ты хочешь знать причину? Я тоже хотела бы знать причину. Давай по очереди обменяемся версиями: ты постучишь черной веткой по окну в первый дождь месяца, а я 16 ноября в пять утра выпаду кислотным снегом, на котором птицы, не дождавшись Рождества, напишут все эти версии в виде стихов, – мне не хватило души на полную цитату, не хватило кровавой сети сердца удержать всю память обо всех стихах всех, кто умер.)
С другой стороны, в этой встрече человека с самим собой не было ничего катастрофически сложного для осмысления. Лина-1 (я не думаю, что смогу долго держать такой нумерологический тон, пусть и взяв его интуитивно), увидев Лину-2, не удивилась, но смертельно испугалась. Лина-2, увидев Лину-1, совершенно не испугалась, но выглядела озадаченной – или мы все предпочли считать ее озадаченной, потому что именно она, Лина-2, озадаченно продолжала нам угрожать, пока мы не поставили ее перед фактом: сейчас сюда приедет Лина-1, она работает в Комитете восстания мертвых, и это ее, черт возьми, право знать, что происходит.
– Мы не сделаем тебе ничего плохого, – успокоил А. Лину. – Ты наш друг, и мы вместе с тобой работаем. В наших интересах, чтобы с тобой все было хорошо. Но и уйти мы не уйдем.
– Дубликат не может сделать дубликату ничего плохого, – мрачно сказала Лина. – Якобы. На самом деле может. Например, если притащится к нему домой и откажется уходить. Нет никаких рычагов воздействия.
Вернулась бабка – откуда-то у нее и впрямь оказался творожок: две полные авоськи слегка подмякшего, подтекающего магазинного творожка в бледно-зеленой упаковке: обезжиренный, два процента. Котики постягивались отовсюду, начали ненавистно скрежетать и шатко биться шерстяными хребтами о бабкины натруженные, в сиреневых желваках, ноги. В доме стало еще более уютненько.
