– Как интересно, – сказала я. – Как интересно. А вдруг вам только это от меня и нужно? Чтобы я пристыдила там ваш оригинал?
– Конечно нет, – хором сказали Лины. – Лучше вспомни: а тебе самой за какие-нибудь свои поступки было стыдно?
– Нет, наверное, – подумав, ответила я. – Может, было стыдно немного, когда не поддержала маму, пока бабушка ее проклинала по скайпу. Но там был просто поток оскорблений, не вклиниться. Бабушка иногда звонила мне отдельно и кричала: мать твоя это, мать твоя то, я даже повторить все эти слова не могу. Не надо было ей уезжать! Не надо было! И я все время как бы хотела возразить, но цепенела и молчала, как испуганное животное. А потом, через несколько лет, она умерла. И я даже не попрощалась с ней по-человечески. Получается, что последнее, что я от нее слышала, – вот эти слова. Жуткие, оскорбительные, иностранные.
– Ты помнишь конкретные слова? – спросила моя Лина. – Какую-нибудь цитату, фразу?
– Шлендра, – ответила я. – Шлендра! Повторяла это все время. С детства всюду как шлендра таскалась мать твоя! Не надо было ей уезжать! Я до сих пор не знаю, что это. Что-то на идиш, может? Или это как ветошь? Ветошь на идиш?
– Вспоминай дальше, – приказали Лины. – Это важно.
Скользя сетями того, что теперь было моей памятью, по тому, что когда-то было моей жизнью, я пыталась подсветить лейтмотив, свести мосты, обнаружить застарелые травмы. Но выходило скучно, скудно, как у всех. Я вспомнила, что давным-давно ночью, на рейв-фестивале, возвращалась в свою палатку через лес – и вдруг увидела удивительное: из палых листьев рос длинный, вытянутый белый гриб словно с недовольным лицом, около гриба сидел тихий, замерший кролик с огромными лунными очами, расположенными по бокам его скорбного тревожного лица, а над кроликом, прямо на дереве, висел приколотый канцелярской булавкой знак «Заменять нельзя» (знак представлял собой старательно нарисованные карандашами на листке в крупную клетку две жирные черные стрелки-полукружия, расположенные друг под другом на манер инь-ян вокруг обрамленного красным «кирпича», обозначающего запрет. как я поняла, что это знак «Заменять нельзя»? это как-то само почувствовалось). Знак, гриб и заяц застыли в некоей неуловимой, неповторимой последовательности символов – я выхватила телефон, и сфотографировала их (если я отправляю это сообщение тебе в тот возраст, в котором я сейчас, нужно ли мне уточнить, переписать фразу «выхватила телефон и сфотографировала?»), и тут же вывесила фото в инстаграм, чтобы подчеркнуть несочетаемую уникальность композиции. На тот момент кролик, гриб и кем-то нарисованный с непонятной целью знак сложились для меня в облако-озеро-башню, сияющую литанию Латура и эпифанию Джойса (и я задумалась: я читала это все? – и не смогла точно вспомнить. если не читала – как это возможно?). Через десять минут, дойдя до нашего маленького палаточного лагеря (я ездила на фестиваль с однокурсниками; в ту ночь мне хотелось побродить по лесу в одиночестве, я всегда это любила), я ошарашенно застыла. На подходе к палаткам кто-то приколол к шершавой и кривой кровоточащей лунной тьме точно такой же бумажный знак «Заменять нельзя», старательно нарисованный красным и черным карандашами. Ладно знак, на фестивале наверняка хватало упоротых умельцев, увлеченно раскрашивающих украденными у младших родственников карандашами художественное не пойми что. Но под знаком, у вязкого древесного подножия, как у приветливого табурета, располагался торчащий из земли высокий белый гриб словно с недовольным лицом. В полуметре от гриба сидел кролик. Коричневый, тихий, застывший в лунном свете, как в ломте медленно текущего сквозь мое восприятие отравленного янтаря.
Я достала телефон и слишком плавно, как во сне, сфотографировала эту картинку. Подобное породило такое же подобное. Задокументированная случайность порождает саму себя.
Вполне вероятно, думала я потом, что кто-то ходил по лесу, замечал такого плана белые грибы с будто бы лицами и над каждым устанавливал знак (хотя нет, маловероятно). Но он ведь не рассаживал там кроликов! Предположим, кролик приходит к грибу, и сидит около него, и смотрит на гриб круглыми глазами, потому что гриб с ним говорит? Допустим, у кроликов с подобными грибами особенные отношения? Попытки найти случившемуся логическое объяснение в итоге сталкивали меня с настолько нехорошей, шизофренической, смертельно пугающей логикой, что было безопаснее для психики поверить в совпадение. Но когда я верила в совпадение, я понимала: оба кролика пришли, чтобы мне о чем-то сообщить. Например, о том, что все незаменяемое можно просто повторить? Дублировать?
– Это странно прозвучит, – сказала я первой Лине. – Но я впервые в жизни рассказываю об этом кому-либо. Почему-то мне кажется, что это было самое значимое событие в моей жизни. Больше ничего удивительного со мной не происходило. Все остальное было как у всех: образование, раннее замужество, потом ребенок-умница, вундеркинд, конечно же, музыкальная школа, технический колледж. Старые друзья, которые знали меня в юности. Новые друзья, которые не знали меня в юности. Но если бы меня спросили – вот как ты спросила – был ли какой-то момент, который я хотела бы забрать с собой туда, куда с собой можно будет забрать только один момент, я бы забрала момент с кроликами. Хотя это было два момента. Но в том-то и дело, что мое понимание того, что это был один момент, – и есть то самое главное, что я хотела бы забрать с собой в страну отсутствия информации.
– Я бы точно подумала, что это сбой в матрице, – сказала первая Лина. – Но в моей жизни было много таких сбоев, и я сразу их идентифицировала. Я даже читала что-то про это, какую-то глупую книгу. Нет, не Юнга, у Юнга не глупые книги, ты что. Ту написал малоизвестный ученый, Роберт Перри, что-то такое. Она как раз про удвоение кроликов – он там изобретает понятие Сочетание Значимых Параллельных Событий, СЗПС, книга, кажется, так и называлась – СЗПС. В его жизни такие кролики случались постоянно – он считал, что они означают поворотный этап в жизни. Эзотерика, конечно. Но, может, тебя это успокоит. Потом случилось что-то важное?
– Ничего, – ответила я. – Я пришла в палатку, легла между двумя мальчиками, с каждым из которых я встречалась тайком от другого, и заснула. Проснулась из-за того, что один из них напустил мне в спальник мелких черных жучков с клешнями на заднице, потому что во сне я обняла другого и назвала его каким-то третьим именем. Другой это, кстати, услышал. Поэтому мы все втроем друг с другом не разговаривали до самого конца фестиваля. И дальше тоже ничего интересного не было. Чем-то отравилась в автобусе домой – сливами, что ли. Не знаю, почему я это вспомнила.
Лина все переспрашивала: были ли у меня в жизни еще какие-то удивительные совпадения, откровения, зияния судьбы сквозь провалы в биографии. Но я ничего не сумела вспомнить: в том, что было у меня мозгом вместо мозга, будто бы расформировали отдел апофеники и всех отправили по домам. У мамы постоянно случалось что-то похожее на кластеры значимых совпадений, но рассказать Лине об этом я почему-то не смогла, вспомнив только еще одну историю из совсем уже давнего детства.
Очень давно, в старших классах, я носила на шее медальон-значок хиппи – в то время это было модно. Однажды мы с моим мальчиком пошли гулять и целоваться в Серебряные Болота на окраине – это там, где из холма растет заброшенный трактор, а на деревьях набухают сияющие шары из слез, стекла и паутины, – и как-то так вышло, что цепочка у моего значка порвалась, и он потерялся, сгинул в апрельских талых кочках. Я прорыдала целые сутки – и мальчик, который был не в силах терпеть мои слезы, сделал из десятка магнитиков для холодильника и дедушкиной палочки портативный металлоискатель и отправился с ним на болото следующим же утром, на рассвете, в семь, чтобы успеть найти значок до школы. Я не оценила его бессмысленный героизм, но когда я пришла в школу за десять минут до урока, он уже сидел за моей партой, весь грязный как черт, и я сразу поняла, что он его нашел, потому что мы с ним не учились в одной школе: должна была быть веская причина, чтобы притащиться через весь город в наш маленький содом. Я выхватила из его руки грязный, пахнущий талой травой и сошедшей с холмов коктейльной наледью значок и приложила к потрескавшимся губам. Класс уставился на меня в благоговении – это выглядело как сцена из популярного тогда сериала про страдающее Средневековье. Раньше класс не принимал всерьез ни меня, ни моего мальчика – он был младше нас всех на целый год, и человеком он, следовательно, не являлся, поэтому и меня никто не считал за человека. Рассвет обмакнул его в болотистые воды небытия, дедушкина палочка, которая гласила «Мадрид», «Киев», «Небесная Линия Нью-Йорка», «Наружные Берега Северной Каролины» и почему-то «Варшава – город любви», сияла нездешней черной тьмой, медальон со значком хиппи выглядел достаточно оккультно для того, чтобы прикладывать его к губам. Когда я спросила мальчика, как он его нашел, он схватил меня за косу, притянул мое ухо к своему рту и тихо забормотал: «Я просто вытянул палку перед собой, зажмурился и пошел вперед. Потом остановился, нагнулся, не открывая глаз, и стал шарить в воде, потому что я стоял по колено в воде. Когда я нашарил медальон, я положил его в карман, открыл глаза, оперся на палку и пошел обратно. И, кажется, я потерял магнитики с Флоридой, Мексикой и Аляской». Это меня потрясло, и я поцеловала мальчика прямо в тот момент, когда в класс входила учительница.
