По данным BsTU, реконструкция полутора миллионов листов резаной бумаги из 500 мешков сотрудникам ведомства удалось собрать и с помощью компьютерных технологий реконструировать 91 тысячу страниц из 23 мешков, и эта работа продолжается
[51].
Что это означало для сотрудников внешней разведки, которые занимались уничтожением актов (хотя это уничтожение и проходило с согласия как правительства, так и фактически его контролировавшего «Центрального круглого стола»)? Это означало, что просто пропустить картотеку через бумагорезательную машину было явно недостаточно. Бумажные полоски надо было еще сжечь. Но с этим у сотрудников Гроссманна возникли проблемы. Единственной печи в помещениях, которые занимала внешняя разведка, явно не хватало для уничтожения всего объема материалов. Кроме того, отмечает Гроссманн, уже в декабре, то есть пару месяцев спустя после начала уничтожения архивов, «Центральный круглый стол» потребовал остановить печь. Вслед за этим соответствующее распоряжение поступило и от правительства. Для уничтожения оставалась еще центральная печь, расположенная в Вандлице. Но насколько успешно было ее использование, не имеется на сегодня никаких подтвержденных данных. Дело доходило до того, что сотрудники брали измельченный материал домой и сжигали его в домашних условиях: в печках для отопления, в каминах и даже на кострах во дворах домов. Когда возможность сжигания бумаг была серьезно ограничена, то полоски, оставшиеся от актов после пропуска их через шредеры, заливались водой и таким образом размягчались до полного превращения в кашу.
Как отмечает Spiegel, проблему для разведчиков представлял доступ к центральным архивам МГБ ГДР, где также сохранялись определенные картотеки внешней разведки. Но на этот раз помогло принятое правительством Модрова решение устранить все следы внешней разведки и в центральных архивах МГБ. Этому решению предшествовало создание специального учреждения по ликвидации спецслужб ГДР.
8 февраля 1990 года под давлением общественных организаций правительством был создан Государственный комитет по ликвидации МГБ ГДР (Staatliches Komitee zur Stasi-Auflösung). Уполномоченными этого комитета были назначены Вернер Фишер, представитель общественной организации «Инициатива за мир и за права человека», Георг Бём из Демократической крестьянской партии и в качестве представителя епископата Ульрих Шрётер. Параллельно был создан еще один комитет по ликвидации Ведомства национальной безопасности (Amt für Nationale Sicherheit), которое, как первоначально планировалось правительством Модрова, должно было бы заменить МГБ ГДР. Во главе его был Гюнтен Айххорн, бывший руководитель отдела в Министерстве финансов ГДР.
Перед ликвидаторами встал вопрос, что делать с секретными архивами госбезопасности: полностью их уничтожить или сохранить для общественности для последующего их анализа для подтверждения преступной деятельности МГБ ГДР? 12 февраля «Центральный круглый стол» принимает решение об уничтожении всех электронных носителей информации, чтобы они не могли попасть в руки ни западных, ни восточных спецслужб. После этого соответствующее распоряжение поступает и от правительства Модрова
[52].
Разумеется, реализовать это разрешение на уничтожение было непросто, поскольку комплекс зданий был уже оккупирован Гражданским комитетом Берлина. Здесь необходимо сделать отступление и объяснить, что представляли собой гражданские комитеты. Наряду с круглыми столами и «Новым форумом» они представляли собой, по сути дела, неформальные органы управления страной. Гражданские комитеты (Bürgerkomitees) появились в начале декабря 1989 года, когда появились сообщения, что сотрудники МГБ начали уничтожать документы министерства. Первый подобный комитет появился 4 декабря в Эрфурте, и в дальнейшем они начали захватывать региональные и окружные управления МГБ с целью предотвращения уничтожения документов. Гражданский комитет Берлина был создан 15 января 1990 года в ходе акции по захвату комплекса зданий Штази. В нем состояло порядка 100 человек: студенты, люди искусства. По сути дела, это были гражданские активисты, весьма далекие от спецслужб и понимания их задач. Для них Штази была репрессивной машиной, которую следовало разрушить, а тех, кто ее обслуживал, судить. Тем не менее людям Фишера удалось объяснить им принципиальную разницу между задачами, которые стояли перед Штази и перед разведчиками, хотя организационно они входили в МГБ. Ссылаясь на опыт одного из координаторов Гражданского комитета Дэвида Гилла, Spiegel приводит его слова. Описывая свою встречу с разведчиками, он отмечал: «Нам приходилось иметь дело не с неотесанными обывателями, а с образованными людьми, и им не приходилось особенно долго нас убеждать». Его мнение дополняет Йоахим Гаук: «Нас возмущали действия Штази, направленные против народа, но чем они занимались за границей нас особо не волновало».
11 апреля 1990 года на свет появился единственный в своем роде документ, который, впрочем, характеризует существовавшую в ГДР бюрократическую систему. Речь идет о протоколе о «Предварительном уничтожении и сожжении вышеназванных материалов», которое последовало при постоянном контроле Гражданского комитета с Норманненштрассе. Уничтожено было 6 миллионов цифровых записей, в том числе магнитные носители с именами сотрудников Главного управления внешней разведки и неофициальных сотрудников МГБ, утверждает журнал Spiegel. Но было ли все уничтожено? На этот вопрос до сих пор нет окончательного ответа. Например, в материалах госкомитета по роспуску Штази можно найти ссылку на то, что 21 июня 1990 года восточногерманские разведчики передали госкомитету 40 метров папок с актами и среди них 123 папки, касающиеся сведений о западных спецслужбах, и 262 папки с данными о политико-военных анализах. Конечно, надо понимать, что это, скорее всего, чисто информационные материалы, и они не обязательно основываются на чисто разведывательных материалах. Скорее всего, это материалы, которые были подготовлены аналитиками на основании как открытых, так и разведма-териалов. Можно предположить, что это были более или менее актуальные материалы, которые, скорее всего, не подвергались микрофильмированию и переносу на носители. Они, несомненно, представляли интерес, скажем, для советской разведки. Но, для Запада они имели второстепенный интерес, поскольку выудить из них источники информации, скорее всего, было бы невозможно, поскольку они носили общий характер. Было ли это попыткой руководства восточногерманской разведки как-то ублаготворить аппетиты западногерманских властей? Как замечает в этой связи Дэвид Гилл, который к тому времени уже стал представителем по печати ведомства Гаука, «они (восточногерманские разведчики) хотели показать коллегам из ФРГ, что они о них все знали»
[53].
Но скорее всего, передача этих материалов была сложной игрой, которую вело руководство уже ликвидированной внешней разведки с целью урегулирования вопроса судебного преследования сотрудников внешней разведки как официальных, так и неофициальных. В воспоминаниях Гроссманна на этот счет имеется даже специальная глава. Скорее всего, подобная бумага была передана Вертебаху, который вел переговоры с Гроссманном о передаче списков агентуры внешней разведки МГБ ГДР в западногерманских учреждениях. А таких было немало. Тот же Spiegel утверждает, что, хотя на допросах после их ареста Федеральной прокуратурой и Гроссманн и его предшественник Вольф утверждали, что таких агентов на территории Западной Германии было порядка 400 человек, их было гораздо больше. В качестве жеста доброй воли, скорее всего, и вышеназванные материалы. Но они, как известно, не удовлетворили Вертебаха, который уже через месяц прервал переговоры, обосновывая этот шаг «упрямой позицией руководства внешней разведки МГБ». Хотя, надо признать, и после этого скорее демонстративного жеста попытки нащупать зону совместных интересов представители спецслужб ФРГ не прекращали.
