«Хочешь пива? Пора стать мужчиной, но маме ни слова…».
Да, отец мой был пьяницей, и мать ушла от него, но не только по этой причине. Причин она насобирала целый чемодан, который я тащил за ней вслед, а он ударялся об каждую ступеньку, когда мы спускались по лестнице, а отец, стоя в дверях, в алкогольном угаре что-то кричал в наши спины, и напоследок, кинул в нас пустую бутылку из-под бренди, которая очертив дугу кульминации всего на свете, с громким визгом разбилась о стену, одним пролётом лестницы выше. И вместе с той бутылкой разбились мои представления о семье. Но я упрям, и захотел их собрать снова, неся те осколки с детских лет, ожидая подходящего момента, чтобы склеить их.
В этих попытках меня угораздило скоропостижно жениться, когда я ещё был никем. Давно, до учебы в университете. Я влюбился, да и она вроде в меня, и мы поженились, ни имея почти ни цента в кармане. Можно сказать, что у меня даже карманов не было, чтобы там мелочь звенела. Но я начал стараться. Процесс этого старания, не сказать, что был медленным, но и быстрым не назовёшь. Всё шло своим чередом, а ей нужно было ускорение. В нашем браке оказался брак, заводской. Тот, который был изначально, но вы не обратили на него внимания, а когда заметили, то срок обмена бракованной вещи, к сожалению, уже истёк. И вам надо решать – жить с такой-вот вещью, при создании которой произошла роковая ошибка у производителя, и вещь не получилась какой её задумывали, или попытаться исправить самостоятельно, или же и вовсе избавиться от неё.
Она считала себя королевой. Такой считал её и я. Но как оказалось немного позже, мы оба заблуждались. Королевы уходят гордо и настолько красиво, что ты даже получаешь удовольствие, наблюдая за этим, и хочешь её вернуть хотя бы уже потому, что мечтаешь увидеть снова эту красоту при её уходе. А она ушла некрасиво. Не грациозной походкой, а переваливаясь из стороны в сторону. Как мышь, убегая, и по пути хватая своими маленькими лапками всё подряд, что лежит на её пути, как заядлый курильщик, который вознамерился пробежать полный марафон наравне с профессиональными спортсменами, спотыкаясь и задыхаясь на каждом шагу, но упрямо, как бык на красную тряпку, двигаясь вперёд. Она уходила как уходят дезертиры с поля боя, одновременно становясь мародерами и пытаясь хоть что-то достать из дымящихся развалин домов, хоть что-то ценное, переступая через трупы бывших обитателей, жизни которых унесла война.
Душа королевы слишком широка для мелких пакостей, её подбородок поднят высоко, чтобы даже увидеть возможность творить низкие вещи. А она оказалась мелочной, хотя метила очень по-крупному. Но можно метить по-разному: как орёл метит в цель, заметив её своим зорким взглядом вдалеке, или как дворняга метит каждое дерево, считая таким образом, что оно теперь её. Она так уходила, а я ничего не делал. Спокойно наблюдал. И это её злило. Ведь она уходила к хирургу, руки которого, как руки Святого Пантелеймона, могли исцелить любого, только не святым эфиром, а с помощью скальпеля, а кошелёк которого расходился по швам, ведь когда его шили, то не предусмотрели, что у обладателя будет столько купюр. И она думала, что так унизит меня, ведь королева ушла от простолюдина к принцу. Хотя хрен его, что она там себе думала. Я спокойно стоял и ничего не сказал. Я был ещё мальчиком, и уста мои не умели тогда так плеваться ядом, как сейчас. Немного позже в те моменты, когда я вёл в голове воображаемые разговоры с ней, упрекая, язвя и так далее, в те моменты я искал идеальных прощальных слов для неё, идеального напутствия. И вот однажды я нашёл его, и больше с тех пор не вёл с ней бесед у себя в голове. Давно кстати прошли времена, когда я вёл с кем-либо подобные беседы, давно уже я говорю то, что нужно вовремя, а не задним числом. Так вот, тот последний диалог (монолог у меня в голове, если быть точным) был такой:
«Когда будешь одна сидеть на своей кровати, свесив ноги вниз, разложи вокруг себя купюры, чтобы не чувствовать себя одинокой, поговори с ними, улыбнись им, чтобы подтвердить сама себе, что не впустую потратила свою жизнь, чтобы не назвать её никчёмной». Правда тогда я всё ещё был мальчиком.
Потом я поступил в Гарвард. А затем и вовсе забыл о ней. Потом была моя жизнь, которая привела меня к той точке, где я сегодня стоял в испачканном костюме, прожжённой рубашке, и жалел, что встретил Диану, что вновь всколыхнулось мутное дно во мне, весь ил поднялся наружу, вместе с грязью и ошмётками от того, что я зарыл в песчаном дне. Оно поднялось назло тому, что я всё время всеми усилиями пытался сохранить воду чистой, выбирая по песчинке и успокаивая гладь. Я был зол, что встретил её. И я был рад, что встретил её. Но больше, конечно же, зол. Долгое время ты все свои силы, которые у тебя только есть, тратишь на то, чтобы заглушить в себе любые мысли, связанные с ней, чтобы перестать возвращаться своим внутренним взором к чертам её лица и её мимике, жестикуляции, и у тебя это выходит, с кровопролитными боями, с огромными потерями, но с горем-пополам, у тебя это выходит, а потом ты случайно встречаешь её. И все твои усилия насмарку, все рубежи, которые ты внутри себя отвоёвывал, вновь сданы врагу, и ты покидаешь назад каждый метр фронта, который ты сдвигал с усилиями Сизифа, и вновь территории внутри тебя не подвластны тебе, и вновь поселяется на них твой враг, который своими пальцами будет перебирать каждый нерв твоего тела, проверяя насколько высок твой болевой порог. И ты остаёшься один наедине со своим противником, и он, вновь обретя могущество, почувствовав, что ты дал слабину, сковывает тебя по рукам и ногам, привязывает ко стулу, включает яркую лампу над твоей головой и начинает свой зловещий процесс пытки. И методы его дьявольские и действует он изощрённо, и ты не знаешь, как положить этому конец, потому что не знаешь, чего он хочет добиться своей пыткой. А ему ничего и не нужно, и пытка эта ради пытки, и боль ради боли. Но затем ты вспоминаешь, как справиться, потому что это уже с тобой было. И ты вновь начинаешь скрепя зубами пытаться вынести всё это, терпишь до того момента, пока пытка и боль перестают быть инородными телами, вторгшимися в тебя, а становятся тобою. Ждёшь момента, когда они перестают быть твоими незваными гостями, теряют бдительность и поселяются в твоём теле как хозяева. Но хозяин твоего всего – это ты. И когда они становятся тобой, ты можешь наконец взять над ними контроль, ты можешь их заглушить, ты можешь разорвать скованные путы на руках и ногах и вырваться из плена твоего врага, а затем вновь начать продвижение вперёд, отвоёвывая у него свои территории, чтобы принести на них мир и спокойствие. Но до этого момента, нужно вытерпеть тот поединок, что начинается внутри тебя.
Я посмотрел на газету с лицом Шермана. Бумага сморщилась от кофе, пролитого на неё, краска изменила цвет и в этот момент мне было всё равно, что же случилось со Скоттом Шерманом, зачем он расшиб голову об стену, и почему это произошло. Мне было всё равно, что тоже самое могло в перспективе произойти и со мной.
Лэндон Донован
10 февраля 2017 года
Лэндон Донован проводил до выхода своего клиента, австралийского учёного, чью новаторскую идею пытались присвоить мошенники, и чьи деньги намеревался присвоить Донован, за то, чтобы мошенники не присвоили себе его новаторскую идею. Он пожал клиенту руку, уверенным тоном сказал прощальные слова, которые поселили в душе австралийского учёного спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, и закрыл за ним дверь. Уже был поздний час, на улице давно стемнело, и в конторе не осталось работников. И не осталось их не потому что рабочий день окончился – они уходили с работы тогда, когда им это позволял Донован, словно зажиточный плантатор, распоряжаясь временем и трудом своих батраков. Но сегодня их не было потому, что Лэндону нужно было остаться наедине. Он прошёл к кофе машине, заварил себе чашку крепкого напитка и уселся в кресло. Правой рукой он подвинул к себе телефон и набрал номер по памяти. Пошли гудки. На том конце трубки ответили. Это был Тим Кэнвуд. Серийный убийца, маньяк и просто ненормальный, у которого было не в порядке с головой, с психикой и вообще со всем тем, что делает людей людьми.
