Случай был красноречивым. Я знал о нём, и знал адвоката, который так поступил. Его звали Трейс Уикман. Он действительно практиковал и по сей день, но дела, которые он вёл, свелись к минимуму.
Когда парень закончил рассказывать о своём печальном опыте сотрудничества с человеком-адвокатом, с вопросами к нему выступила Государственный Обвинитель.
– Вы говорите, что вы принципиальный человек и деньги не играют для вас большой роли, мистер Синрайз.
– Да, мэм.
– Что вы подразумеваете в контексте своей истории под принципом и деньгами?
– То, что если бы я узнал о таком вреде для своего здоровья, то ни за что не согласился бы на соглашение, а из принципа настоял бы на том, чтобы виновный водитель понёс наказание за своё преступление.
– Я вас поняла, – Кларисса Ричардсон расхаживала взад-вперёд возле трибуны со свидетелем, – для вас бы было важно, чтобы виновный водитель понёс наказание за своё преступление, это и был бы ваш принцип. Теперь скажите мне, до момента, как вы узнали о вреде для своего здоровья, и после того момента, изменилось ли преступление водителя?
– В смысле, я не пойму, – замешкался Метью.
– В том смысле, что преступление было совершенно, и согласно вашим словам, о принципиальности, изначально вы не хотели, чтобы виновный понёс наказание? Почему же вы тогда согласились на мировое соглашение?
– Протестую, – поднялся я, – государственный обвинитель давит на свидетеля.
– Удовлетворено, – кивнула судья Морган.
– Тогда у меня всё, – Кларисса направилась к своему месту.
Свидетель удалился, и я взял слово, чтобы озвучить свои выводы:
– Для начала я хочу прояснить для всех слова госпожи Государственного Обвинителя насчёт моего свидетеля. Да, преступление было совершенно и Мэтью узнал о вреде для здоровья многим позже. Но мы говорим о разных преступлениях, поскольку наезд на человека без тяжелых травм для него, и наезд на человека, вследствие которого нанесён тяжелый вред здоровью – это разные преступления, и за второе предусмотрено более тяжкое наказание. При наличии преступления лёгкой тяжкости Мэтью пошёл на мировую, за тяжкое – не пошёл бы. Вот что свидетель имел в виду под своей принципиальностью.
– Протестую, – поднялась Кларисса, – адвокат стороны защиты приводит свои домыслы, не подтверждённые словами свидетеля.
– Удовлетворено, – кивнула судья Морган.
Пускай, главное, что присяжные меня услышали. Я продолжил:
– И вновь мы видим, насколько наша правовая система несовершенна. Адвокат создал угрозу жизни своего невиновного клиента, действовал вопреки его интересам, преследовал лишь свои корыстные мотивы – и вышел сухим из воды. Мой подзащитный действовал не ради себя, а в интересах всего общества, когда уличил безусловно виновного серийного убийцу. А теперь я хочу, чтобы каждый задал вопрос сам себе – виновен ли TRIAL-KU? – я сделал паузу, а затем ответил, – Нет.
Когда время приблизилось к четырём часам дня, судья объявила перерыв до завтрашнего утра.
– Мне ждать вас сегодня в гости? – спросил Триал, когда я собирал свои вещи.
– Разумеется, отдохну немного, пообедаю и заеду в полицейский участок через час.
– Спасибо, что предупредили.
– У тебя были другие планы? – я усмехнулся.
– Ну, мне есть чем заняться. Например, мне нравится сидеть в камере и просчитывать всевозможные алгоритмы побега из неё. Просчитав триста двадцать девять вариантов, я понял, что семь из них могут претендовать на успех.
– Ты что с ума сошёл? – скривился я.
– Интересно, вы думаете, что роботам присущи психические расстройства? Хотите сыграть на этом во время завтрашнего слушания? Что робот невменяем? Гм… Нельзя быть уверенным наверняка. Что если вдруг я начну слышать голоса в голове, а на деле это окажутся ответы Центральной Операционной Системы? Или раздвоение личности – я буду считать себя и роботом-адвокатом и роботом-заключённым? Или депрессивный невроз, потому что вы вгоняете меня в депрессию тем, что не понимаете шуток.
– Когда мы закончим дело, я подарю тебе книгу «1000 анекдотов на все случаи жизни». Поможет выйти из депрессии.
– Лучше запишите её на флэшку. Только смотрите, чтобы на ней вирусов не было, не дай Бог подхвачу. Придётся идти к робо-венерологу. Шучу.
Я пообедал, а после этого поехал в управление полиции. Там я провёл ещё два часа, работая над завтрашним поведением Триала в суде. Завтра я буду задавать ему вопросы, и он точно должен знать, что будет отвечать. Когда мы закончили, время близилось к вечеру, и я уехал, потому что должен был сделать кое-что ещё до заката.
По дороге я включил радио. Выступающий как раз высказывал свои мысли:
– Интересная у нас сложилась ситуация. Если откинуть все формальности, то мы видим беспрецедентный случай, когда государственный обвинитель отстаивает правила адвокатской этики, рассказывает, как должен правильно действовать адвокат и почему это важно, а также порицает содействие стороне обвинения. И в это же время, с другой стороны зала, сам адвокат оправдывает в наших глазах нарушение правил поведения адвокатов и убеждает в правильности содействия обвинению.
Я улыбнулся. Так ведь, по сути, и было. Затем улыбка сошла с моего лица, словно снег на сковородке, который испарился, и вы даже не заметили момента, когда он вначале превратился в воду. Чем ближе я подъезжал к месту своего назначения, тем тяжелее было у меня в груди, словно нечто внутри внезапно превратилось в свинец.
Я подъехал к пропускному пункту и остановился перед шлагбаумом. Из будки ко мне вышел охранник.
– Добрый вечер, я Томас Томпсон, я записывался. К Лизе Томпсон.
Какое-то время охранник проверял сказанное мною в своей базе данных, затем сказал, что всё хорошо, и чтобы я проезжал. Шлагбаум поднялся, и я въехал на территорию Государственной лечебницы строгого режима №3.
Длинные коридоры. Свет ламп. Тяжесть внутри. Лица смотрителей. Мои поджатые губы. Двери. Плитка. Внутренний двор. Вздох. Двери. Коридоры. «Да, Мистер Томпсон, вы на пятнадцать минут ранее, но проходите, сейчас её приведут». Комната. Стул. Ожидание. Тяжесть внутри.
Когда её ввели внутрь, я встал и шагнул навстречу.
– Томми, – ласково сказала она и протянула ко мне руки, касаясь моего лица, а улыбка её светилась, и была одновременно доброй и смиренной, как на ликах святых.
– Мама, – прошептал я и обнял её.
Санитар остался стоять в комнате, отведя свой взгляд и упершись им в нечто несуществующее в какой-то части пространства, но не той, где стояла мать и где стоял её сын.
– Присаживайся, мама, – я отодвинул ей стул, и она села, а свой я подвинул к ней, и сел совсем рядом, – как ты?
– У меня всё хорошо, сегодня они не говорили со мной, – на её лице была счастливая улыбка, – они не говорят в те дни, когда ты приезжаешь, чувствуют.