С последнего раза, а был он не так давно, на её лице словно прибавилось морщин, а глаза впали ещё больше, а вокруг них растекались жестокими кляксами тёмные круги.
– Как ты себя чувствуешь?
– Руки чешутся, свербит в тех местах, где уколы делают, – пожаловалась она, – а они ещё постоянно мне говорят, почеши, почеши, знают ведь, что я не могу в рубашке, и специально говорят, – сказав это, она начала сосредоточено чесать свои руки.
– Ела что-нибудь сегодня?
– Да, да, – закивала она, – они молчат, когда ты приезжаешь, и я ем. Все рады, что не нужно меня кормить силой, – она посмотрела на санитара и заулыбалась, а он, словно и не замечал, всё так же сосредоточено высматривал нечто в какой-то точке пространства.
– Мне тебя не хватает, – вздохнул я и взял её за руки.
– Ну чего ты, сынок, я же с тобой, – она перевернула ладони и теперь мои руки были в её, но так продлилось несколько секунд, и она забрала свои руки, – чешется очень, – объяснила она и принялась чесать ноги.
Санитар неудовлетворенно покосился на нас.
– Мам, не нужно, они опять заставят надевать рубашку на наши встречи.
– О-о-о, – протянула она, словно вспомнила нечто очень важное и перестала чесаться, поморщив лоб.
– Гуляла?
– Ага, знаешь с таким милым молодым человеком познакомилась, его звали Стив. Стив Макбарен, или Стив Макгарен… Не помню. Он мне такие истории интересные рассказывает.
– Он тоже живёт здесь?
– Не знаю, – возмущённо развела она руками, – то живёт, то не живёт. То здесь, то не здесь. Поди пойми. Скажи мне, как дела на твоей работе?
– Всё успешно мам.
– Как Лэндон?
– У него тоже всё хорошо.
– А твоя женщина? Как её зовут… Напомни…
– Да, и у неё всё хорошо.
– Чудесно! – мечтательно выдохнула она и вновь принялась чесать руки.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был маленьким мальчиком, а передо мною была молодая женщина в расцвете сил, которая заходила домой с горой пакетов в руках и спрашивала, что же у неё есть для меня? А я подходил и брал пакеты у неё из рук, но не заглядывал внутрь, а с предвкушением смотрел на неё. Она целовала меня в нос, говорила, чтобы я поставил пакеты на пол и начинала доставать свои гостинцы. И были там разноцветные конфеты, батончики, шоколадки. И говорила, чтобы я не ел всё сразу, а только после ужина. Бывало, в пакете я находил нового солдатика, который она купила у торговца старьём на соседней улице. И всегда я восхищенно взирал на свои дары, едва не пища от радости.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был маленьким мальчиком, а передо мною была молодая женщина, которая выходила из двери здания в котором работала на второй работе, поздно ночью, и в замерзающих руках на морозе пересчитывала только что полученный аванс на Рождество, радуясь, что хватит на подарки, которые хотел её сын, и не заботясь, что не останется ничего для неё самой.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был маленьким мальчиком, а передо мною была молодая женщина, которая вела меня за руку после окончания соревнований по карате, и говорила, чтобы я не плакал из-за синяка под глазом, ведь я мужчина, а на неё были устремлены десятки взглядов, когда она шла по улице, и я не понимал, почему все так смотрят, но понимал, что она была самой красивой на свете. А некоторые подходили и делали комплименты, но она лишь улыбалась задорно и непреступно, и улыбка её сшибала тех, кто делал комплименты, и они так и стояли, не способные дальше сдвинуться с места или заговорить вновь.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был подростком, а передо мною была молодая женщина, которая выслушивала от директора школы многие неприятные вещи о своём сыне, но не кивала в ответ, а сметала директора шквалом слов, словно пулемётной очередью, защищая своего сына, не давая никому даже заикнуться плохо о нём, ведь перед всеми её сын всегда был прав, а остальные не правы, а дома отчитывала меня, когда вечером мы были одни в квартире и кот тёрся о наши ноги, а я опускал взгляд и мне было стыдно.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был молодым парнем, а передо мною была молодая женщина, которая ставила мне, приехавшему в гости, разнообразные блюда, и первое, и второе, и десерт, и чай, и фрукты, и ещё, а я с довольной ухмылкой смотрел на всё это и принимался уплетать за обе щеки, наслаждаясь вкусом пищи, возносившимся в самое детство, беззаботное и полное любви и заботы, ведь теперь я учился в университете, и забот у меня было полным-полно.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был молодым парнем и держал под руку свою невесту, стоя у алтаря, ожидая заветных слов священника, который совершит то, ради чего собрались мы все, гости, друзья и родственники, а позади сидела молодая женщина с радостью смотря на меня и на мою будущую жену, и с грустью одновременно. Но грусть та была не от того, что сын уже повзрослел, а потому что она понимала, что сын делает неправильный выбор, и это не его женщина рядом с ним, и что они скоро расстанутся. Но она и намёка не делала на это, ни слова не говорила, не желая влиять на выбор сына, уважая его выбор, хотя зная, что будет дальше.
Я сидел и смотрел на неё.
И я был взрослым мужчиной, а передо мною была старая женщина, которая чесала свои руки и ноги, взглядом блуждая где-то далеко, но точно не здесь.
– Мне пора, мам, – я встал и поцеловал её в лоб.
– Томми, будь осторожен, – сказала она, и я вышел.
Я был зол, я был разочарован, но не чем-то конкретным, а всем, что существовало в мире в принципе. Несколько минут я сидел в своей машине, двумя руками держа руль, затем я закурил, успокоился, завёл автомобиль и уехал.
– Для дачи показаний вызывается TRIAL-KU, – огласила судья Морган.
Шёл второй день слушаний. Я давил на человеческие чувства, играл с эмоциями присяжных, использовал всё своё ораторское мастерство. Кларисса действовала, опираясь на требования законов, необходимости следования им, и её аргументы так же звучали убедительно.
Робот прошёл за трибуну.
– Когда Тим Кенвуд рассказал вам о своих преступных деяниях, к каким выводам вы пришли в тот момент? – спрашивал я, расхаживая по залу.
– Я достоверно узнал, что он – наиболее опасный для общества человек из всех, которых я встречал.
– Могли ли вы доказать в суде его невиновность?
– Да, у обвинителя были слабые доказательства, а у меня была просчитана линия аргументации, согласно которой я мог увести Тима Кенвуда из суда как такого, чья вина не была доказана.
– Так почему же вы этого не сделали?
– Если бы он вышел на свободу, он смог бы скрыться. Наученный своей ошибкой, он бы стал действовать более осторожно, ведь когда его поймали он получил новый опыт – как не следует делать, чтобы быть пойманным. После его выхода на свободу, возможно, трупы стали бы находить уже в ближайшем будущем. Вновь без следов, без зацепок.
