— Я сказал — отпусти себя, Лина.
Внезапно мой мозг с каждой клеточкой в теле начинает вибрировать от сильного повелительного импульса, и я мгновенно подчиняюсь: отпускаю себя и одним порывистым движением рук отрываю с корнями все пуговицы, раскрывая рубашку. То же делаю и с запонками на рукавах. Снимаю белую материю с широких плеч, освобождаю мускулистые руки и отбрасываю ненужную тряпку на пол, впиваясь жадным взглядом в крупный, рельефный торс. Не перекаченный, но мощный. Поджарый. Гладкий. Смуглый. Идеальный. Боже, какой же он идеальный! Во всём. Везде. Я помню.
Нельзя быть таким. Это несправедливо. Нужно наказывать природу за созидание столь совершенной обёртки, в которую вместо конфетки она решила упаковать несъедобный, чёрствый орех.
Я вновь настолько оказываюсь впечатлена эстетичными пропорциями его тела, что не сразу замечаю весомое количество синяков и ушибов на его рёбрах, груди и прессе, которые отчётливо видны даже в колеблющемся свете огня. Он не мог их получить в ангаре. Пусть я и была на грани потери сознания, но всё же видела, что тот мужчина лишь принимал атаку Адама, ни разу не дав в ответ. А судя по разукрашенному телу Харта его дубасили далеко не один час.
— Откуда они? — неожиданно срывается с моего языка. Не знаю, зачем вообще спрашиваю, да ещё и с таким явным беспокойством. Я должна быть рада, что его кто-то так знатно отмутузил, но, видимо, из-за тотального отсутствия контроля над всеми реакциями в своём организме, вместо радости душа решает озадачиться, а руки прикоснуться к самому тёмному пятну.
— Переживаешь за меня, дикарка? — выдыхает он со сдавленным стоном, и я больше чем уверена, что вызван он далеко не болью.
— Нисколько. — Перебираю подушечками пальцев по рёбрам и напряжённым кубикам пресса, скользящими прикосновениями превращая их в камни. — Просто хочу знать имя счастливчика, кому удалось тебя так сильно избить. — Сама не замечаю, как меня примагничивает, и я прижимаюсь ртом к его соску, коротко целую, тут же прикусываю приласканное место, включая утробное рычание в его груди. — И, возможно… — Приподнявшись на цыпочки, кончиком языка скольжу к выемке ключиц, усыпая его гладкую кожу мурашками, которые мои губы мечтают все до единой собрать. — Возможно, мне захочется поблагодарить как следует столь искусного бойца после того, как ты со мной наиграешься. — Мои томные слова, содержащие очередную колкость, словно скальпелем рассекают меня пополам, а Адама заставляют до предела напрячься и, схватив меня за волосы, резко отодрать от себя.
Его полностью застылое лицо в сантиметре от моего не отражает ровным счётом ничего, зато в расширенных зрачках сверкают всполохи злости поярче тех, что освещают комнату.
«Это не любовь — причина его ревностного взгляда, Николина, а только магия» — настойчиво повторяет раз за разом мозг, а глупое, вздорное сердце наперебой с ним кричит, споря: «Это не так… Не так… А вдруг он всё-таки любит?» и стучит так громко, бойко, гулко, что мне кажется, будто у меня в груди их два. А, может, так отчаянно стучит не только моё? Но и Адама тоже?
Пф… Наивная.
— Закрой рот, Лина. И открывай его только тогда, когда я тебе скажу это сделать, — сдержанный тон Харта такой же фальшивый, как и его напускное спокойствие. Я бы с удовольствием улыбнулась, но вовремя себя одёргиваю, напоминая, что не в моих интересах злить его сейчас ещё больше. — Продолжай раздевать, — летит на меня сверху, точно грохот грома с небес, и я незамедлительно направляю руки к его брюкам. На сей раз быстро справляюсь с ремнём, раскрываю ширинку и спускаю штаны сразу вместе с боксёрами, открывая взору его вздыбленный, огромный и, мать его, идеальный член.
Я непроизвольно облизываю губы, во рту обильно скапливается слюна. Мне становится волнительно, страшно от вида, как сильно напряжена его плоть, а также до жути любопытно — как Адаму удаётся столь продолжительное время выдерживать эффект «очарование» без разрядки? И не больно ли ему так долго терпеть?
А стоит только подумать, что больно, клянусь, я тут же чувствую, будто мне кто-то по задней стороне колен ударяет, и меня неудержимо тянет к земле, чтобы уместить голову на одном уровне с его пахом, взять в рот каменное желание Адама и сделать с ним всё и даже больше, лишь бы облегчить его состояние.
Что я непременно и сделала бы, чёрт меня побрал, с превеликим удовольствием и с всецелой самоотдачей, если бы Харт вдруг не подхватил меня за талию и не оторвал от пола, словно я ничего для него не вешу.
Мой разочарованный всхлип целуется в воздухе с мужскими, тяжёлыми выдохами, когда его мощная эрекция вместо моего рта упирается мне в низ живота. Соски болезненно заостряются от соприкосновения с горячей кожей Харта, а его сильные руки, такое чувство, находятся везде и сразу, пока мои — пылко обнимают его за шею.
— Не расстраивайся, Лина, всё будет, — сладко шепчет он мне в губы. — Знаю, ты мечтаешь об этом со дня нашего знакомства, но отсосать я тебе позволю чуть позже. Неоднократно и долго. Обещаю, ты сможешь полноценно показать мне все свои способности помимо той демоверсии минета, с который ты уже в прошлый раз успела меня ознакомить, — произносит Адам пленительным голосом, исключая всякую возможность разозлиться на его слова и на мою очередную неудачную попытку поцеловать его в губы.
Чувствуя, как мы передвигаемся по комнате, я лишь сильнее прижимаюсь к нему телом, ласково лащусь к его щеке, зарываюсь пальцами в угольные волосы, которые, по-хорошему, нужно было на хрен все повырывать с корнями. Но не могу. Ни вырвать, ни хотя бы потянуть со всей силы, чтобы отдалить пламенное дыхание Харта от моей сонной артерии, что щекоткой пролетает по телу до кончиков мизинцев.
Я в полной власти Адама — и в этот раз уж точно даже чудо не сможет это изменить.
Его магия и так не позволяет моему телу сопротивляться, а озвученные угрозы подчиняют мозг, но уже совсем скоро я понимаю, что Адаму и этого мало. Он решает расчётливо и изощрённо добить меня, нарочно выбирая со мной ту манеру поведения, которую я никак не ожидаю от него увидеть.
Харт специально сейчас не бросает меня грубо на кровать, как бесплатную вещь, которую не боится подпортить, а укладывает на чёрный шёлк с такой аккуратностью и трепетом, словно я хрупкий хрусталь, требующий особо бережного использования. Он не бьёт меня, не калечит, не сжимает мне шею своей крупной ладонью, наглядно доказывая установленную надо мной власть, а просто нависает сверху, опутывая меня мощным энергетическим арканом, и приступает искусно набирать верные пороли на теле, провоцируя меня саму хотеть подчиняться и откликаться на его ласки.
И этого невозможно не делать. Адам вплоть до миллиметра знает, где и когда я хочу ощутить его пальцы, губы, ошпаривающе горячее тело, которым он придавливает меня к матрасу. И это невыносимо. Чрезмерно приятно для организма и в той же степени больно для души. Его нежность прекрасна, страстна, несравнима, работает на ура, от того и столь жестока, корыстна, разрушительна. Ведь я знаю — она вызвана исключительно желанием доказать, что ни один мужчина не сможет доставить мне того удовольствия, какое способен доставить Адам. Ему важно только это, а не я.
