— Блин! Как же здорово, Остин! Здорово!
— Да, здорово, но также на мне теперь будет лежать большая ответственность и нужно будет работать ещё больше и усердней, но ради нашего будущего я буду выкладываться на все двести процентов. Я сделаю все, чтобы как можно скорее вытащить нас отсюда.
— Нас?
— Да, Ники, нас. Ты же сама знаешь, что в этом городе нет перспектив не только для меня, но для тебя тоже, и потому, как только мне удастся более-менее освоиться на новом месте, я хочу, чтобы ты переехала ко мне, — Остин вконец обескураживает меня своим неожиданным заявлением, погружая меня в противоречивый круговорот эмоций, в котором я не могу определить, чего вертится больше — удивления, счастья, непонимания, страха или бессильной грусти, спровоцированной ясным осознанием того, что этому желанию тоже не будет суждено осуществиться.
— Остин, что ты такое говоришь? Какой ещё переезд? Да и где это новое место? Ты же так и не сказал, куда ездил, — напоминаю я, в глубине души надеясь, что его новая работа находится не слишком далеко от Рокфорда.
— Я ездил в Нью-Йорк, и именно там я и буду работать, — выдаёт он, разом разбивая всю мою надежду.
Нью-Йорк…
Это же около пяти часов беспрерывной езды отсюда. Много ли это? Вроде бы нет. Но только если у тебя есть в запасе эти лишние часы на дорогу, а ни у меня, ни тем более у Остина их точно не будет, когда он приступит к обязанностям на своей новой работе. И похоже, на моём лице чётко отражаются все оттенки преждевременной тоски перед нашей с ним грядущей разлукой, потому что Остин за секунду преодолевает метры между нами и обхватывает мои щёки ладонями.
— Нет, Ники, не смей грустить. Я не оставлю тебя здесь одну, клянусь, не оставлю! Ты приедешь ко мне сразу же, как появится возможность, — он даёт мне самое прекрасное на свете обещание, но порадоваться ему я не могу.
— Ты же знаешь, что мне нельзя никуда уезжать, — не скрывая отчаяния, бормочу я.
— Еще как можно! И нужно! Тебя здесь ничего не держит, — категорично заявляет он, касаясь большим пальцем моего подбородка.
— Меня держит мама, Остин, я не могу её оставить, — прилагая все свои волевые усилия, отрываю его руки от своего лица, надеясь, что человек Адама не успел запечатлеть этот ласковый момент на снимок, который Харт может понять превратно.
— Черт! Ники, ты опять за своё?! — резко вспыхивает он: эта тема всегда выводила его в два счета.
— Да, опять! И это никогда не изменится! Я не оставлю её с ним одну. Она же умрет без меня.
— Ни черта она не умрет! Просто наконец начнет шевелиться и думать о том, как самой зарабатывать на свое бухло и на покрытие всех долгом своего муженька-игромана.
— Остин, давай не будет об этом сейчас.
— А когда, Ники? Когда? Ты постоянно пытаешься замять эту тему, но в этот раз я не позволю тебе это сделать и не успокоюсь, пока не сумею переубедить тебя перестать и дальше тащить на себе все проблемы этих алкашей.
— Тогда сразу говорю: можешь не тратить свои силы. Я не оставлю маму одну с этим ублюдком, и ничто на свете не сможет меня переубедить! Слышишь, Остин? Ничто! — бросаю я голосом тверже стали, но весь его решительный настрой в самом деле даёт понять, что он не собирается сдаваться: тихо выругавшись себе под нос, Остин вытаскивает из заднего кармана джинсов сложенный пополам конверт и протягивает его мне.
— Даже это?
— Что это?
— Твоя мечта, — коротко выдаёт он, заставляя меня просверливать его откровенно недоумённым взглядом.
— Что ещё за мечта, Остин? Что за ахинею ты опять несёшь?
— Открой и увидишь, — загадочным тоном произносит он, растягивая губы в мягкой улыбке. И эта его невообразимая улыбка опять поражает меня до самого нутра.
Преисполненная скептицизмом, я неохотно вырываю конверт из его рук и тут же открываю. Вчитываюсь в написанные на листах слова и ничего не понимаю. Перечитываю ещё раз, и пальцы рук начинают ощутимо дрожать. Читаю в третий — и сердцебиение учащается до сумасшедших скоростей, вынуждая наконец перевести свой потрясённый взгляд с бумаг на Остина.
— Это же…
— Да, — его улыбка становится ярче.
— Но это же… — а мой язык вконец отрубается.
— Да, — положительно кивает он и накрывает мои руки на листах своими. — Да, Ники, это официальное приглашение на вступительные пробы в «Натиду». Они пройдут в середине июня, поэтому у тебя есть ещё примерно месяц, чтобы подготовиться. Знаю, это немного, но я уверен, ты справишься. С твоим талантом у тебя есть все шансы туда попасть.
— Но… Как? Откуда у тебя это, Остин? Я же даже не посылала заявление, — выдавливаю я один из многих вопросов, кружащихся в моем ошарашенном сознании: я не могу поверить, что в самом деле сейчас держу в руках невероятный шанс побороться за учебное место в одной из самых престижных танцевальных академий нашей страны. Одно только приглашение на пробы дано получить лишь избранным, а тем везунчикам, которым посчастливится пройти там обучение, заведомо обеспечено грандиозное будущее в танцевальной карьере.
— За тебя это сделал я, — сообщает он таким тоном, будто это было бы так просто осуществить.
— Ты? Вот так новость! Тогда будь добр просветить меня, гений, как ты умудрился это сделать? Надел белокурый парик на голову и станцевал на камеру вместо меня? — мой нервозно прозвучавший вопрос заставляет его рассмеяться.
— Нет, малышка, конечно, нет, ты что? С моими танцами тебя бы даже на мостовую выплясывать не позвали бы, — его смех до невозможности сладко ласкает мой слух, но сейчас для меня куда важнее услышать от него объяснения, поэтому я встаю в самую строгую, выжидающую позу из всех возможных, помогая Остину быстро прекратить смеяться. — Не смотри на меня так, словно я неандерталец. Я без шуток сделал это вместо тебя — выдвинул твою кандидатуру на учёбу, просто показав директору академии видео твоего танца, — его слова пробирают меня до костей мгновенным страхом: Харт же заверил, что уничтожил все следы моего выступления на приеме! Неужели что-то все-таки просочилось в сеть?
— Какое видео?! Где ты его нашел?!
— В смысле где? — мой чересчур резкий возглас отражается хмуростью на его лице, но тем не менее он продолжает: — У меня же полным-полно записей твоих выступлений, начиная со школьных времен и заканчивая сегодняшним танцем на набережной.
— У тебя сохранены мои детские танцы? — до крайности удивляюсь я, ведь даже у меня их нет.
— Все до одного.
Ничего себе! Вот это новость!
— И сегодня ты тоже меня снимал?
— Конечно. И ты была прекрасна, Ники, — он жалит в упор меня совершенно новым, прежде невиданным взглядом, от которого я начинаю нервничать ещё сильнее. — Ты всегда прекрасна в танце. А точнее… Ты и есть танец, малышка. И это понимаю не только я, но и Дакота Уилз поняла тоже.
