В полнейшем ужасе от поглотивших мой разум возможных сюжетов этой ночи поднимаю взор на её лицо и замечаю заклеенную пластырем бровь, вмиг ощущая, как в животе всё начинает сводить болезненной судорогой.
Это я ей сделал?! Я ударил её?! Она сопротивлялась, а я взял её силой?!
Нет! Нет! Нет!
Я так не мог сделать. Никогда.
Нет! Нет! Нет!
Она для меня — всё. Я не причинил бы ей подобной боли.
— Нет, нет, нет! — не сразу въезжаю, что, оказывается, произношу это не только в мыслях, но и вслух, в отрицании покачивая головой.
— Ого!.. Ничего себе! — изумляется Ники, не сводя с меня пристального взора. — Аж девять раз!
— Что?! Какие еще девять раз?! — громко вскрикиваю, в шоке вылетая из кровати, едва успевая поймать одеяло, чтобы не оголить пах.
— Ты девять раз сказал «нет», а еще побледнел неслабо, — её же голос пусть и звучит тихо, но спокойствием в нём и не пахнет. Только усердно сдерживаемая злость и раздражение, направленная в мой адрес. — Я, конечно, не мечта всех парней, но не думала, что тебе будет настолько противна мысль, что мы с тобой переспали, — выпаливает она в упор, подтверждая все мои опасения.
— Нет!.. Нет!.. Нет! — как последний дол*оёб, вновь повторяю одно и то же, пытаясь справиться с тошнотой к самому себе. Я всё-таки сделал с ней это. Сделал! Трахнул, как какую-то шлюху на один вечер. Вот так. Вот здесь. В полной коме. Что же я за ничтожество такое?!
— Давай еще парочку раз повтори, и наберётся счастливое очко, — недовольно бросает Николина и быстро перемещается к окну, будто теперь ей самой становится неприятно находиться со мной рядом.
Возвращаю на неё виноватый взгляд, наблюдая, как она слегка наклоняется и, опираясь локтями на подоконник, оголяет половину своей задницы, на аппетитный вид которой я мгновенно залипаю.
— Да нет же, Ники… — язык едва шевелится, в горле вновь пересыхает. — Ты всё неправильно поняла, мне не противно, мне… — жарко, остро, хочется ещё… только так, чтобы помнить каждую секунду.
— Мерзко, что трахнул сестричку? Или стыдно за это? — но вместо истины Николь додумывает своё. Мне не видно её лицо, но по язвительной интонации голоса могу с уверенностью сказать, что оно сейчас омрачено обидчивой гримасой. Ведь мне же как никому другому известно, что малышка всегда огрызается и злится, когда ей делают больно. И я хочу убить себя за то, что в этот раз причиной её боли являюсь я.
— Не говори ерунды, Ники. Мерзко — нет. Стыдно — очень. Я же ничего не помню… Что я делал? Как это произошло? Почему…
— Так если бы ты помнил, всё было бы в норме? — резко перебивает она, так и продолжая что-то упорно выглядывать на улице, мозоля мой взгляд своей пятой точкой.
Несмотря на нереальный отходняк и до жути спутанный клубок мыслей, область ниже пояса неумолимо наливается похотью, что еще сильнее усложняет мне и так нелёгкое общение с ней.
— Слушай, ты можешь повернуться ко мне передом и поговорить обо всём нормально? А еще лучше надеть что-нибудь на себя, пожалуйста, — миролюбивым голосом прошу я, получая в ответ холодный синий взгляд, брошенный на меня через плечо, словно остроконечный дротик.
— Вчера тебя мой вид более чем устраивал, — сдавленно выдаёт она, и теперь вся скатившаяся кровь к члену резко взлетает к моему лицу, разъедая его жаром, словно под воздействием химикатов.
Приходится несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы суметь взять себя в руки и всецело настроиться на неприятный разговор, который избегать и откладывать ни в коем случае непозволительно.
— Судя по тому, как сильно ты злишься на меня, делаю смелый вывод, что ночью я был ужасен. И прости меня за это, Ники. Честно, прости. Я не хотел этого. Я никогда бы такого не допустил в здравом уме, и мне вообще непонятно, как я довел себя до такого состояния. Когда я вчера пошел в бар, я не думал, что всё кончится так плачевно. Не только для меня, но и для тебя тоже… Я… — разом замолкаю, замечая, как её голова опускается вниз. Не знал бы я наверняка, что Николина никогда не плачет, подумал бы, что именно это она и делает сейчас, отчего моё сердце будто бомбу проглатывает и мгновенно самоуничтожается.
— Эй, Ники… ты чего?
Плотно обмотав свои бедра одеялом, я подхожу к ней и встаю прямо за её спиной. Она молча выпрямляется, но не поворачивается, лишь сильнее вдавливается в подоконник, будто желает избежать соприкосновения со мной. А я хочу, чёрт побери, к ней прикоснуться, сжать в своих руках, утешить, миллион раз извиниться, но, не имея и малейшего понятия, какой вред я вчера ей нанёс, будет весьма неразумно сейчас налетать на неё со своими объятиями. Я ж её знаю: влепит со всего маха, исцарапает лицо, раскричится, как угорелая, на всю катушку, а мне с моим адским похмельем стоит избегать её гнева, поэтому до выяснения всех деталей будет лучше её не трогать.
— Скажи, за что мне нужно извиняться? Я был агрессивным? Принудил тебя? Сделал больно? Ударил? — на последнем слове едва удерживаю себя от гневного рычания. Я, в принципе, никогда не понимал, как можно бить женщин? Это недопустимо! Отвратительно. Ниже всякого мужского достоинства. И я сам лично не раз разукрашивал лица мудозвонов, когда видел таких на улицах Энглвуда, избивающими свою подружку, сестру, собутыльницу или просто местную шлюху. Мне было похер, что за женщины подвергались насилию, заслуживали ли они, нарочно спровоцировав, или даже сами накидывались с кулаками — ничего из этого не оправдывало в моих глазах этих недомужиков, что посмели поднять на них руку.
И потому, если я сейчас узнаю, что, будучи в беспамятстве, ударил Николину, я сам лично себе башку оторву. Клянусь, оторву! На кой чёрт она нужна, если в ней нет ни грамма разума?
Эту маленькую буйную девочку не то что бить нельзя, её нужно лелеять, как самую драгоценную реликвию, даже если она частенько представляет собой атомный заряд, взрывающий тебе все мозговые клетки. Волосы её белокурые нужно бережно сквозь пальцы пропускать, а губами ловить каждую родинку на изящных плечиках, что сейчас украшаются мелкими крапинками мурашек.
Вот же дьявол! Я всё-таки прикасаюсь к ней: прикладываю ладонь к влажной коже между лопаток и опускаю лоб к её затылку, чувствуя, как она мгновенно напрягается всем телом.
— Что именно я тебе сделал, Ники? — взволнованно шепчу ей в макушку, до головокружения упиваясь её свежим ароматом, и всё жду, что в любой момент она вколотит мне локтем в живот или же головой по носу врежет хорошенько. Но ничего из этого Николина не делает, лишь спустя несколько секунд тревожного молчания она наконец разворачивается ко мне лицом и омывает с головы до ног своим морским, глубоким взглядом.
— Ты ничего не сделал мне, Остин, — произносит она сдержанно, в то время как в её зрачках царит нечто совсем противоположное.
— Не сделал? — недоуменно хмурюсь.
— Нет.
— Так ты сама, что ли?.. — пульс подскакивает от секундной радужной надежды, что она могла сама этого хотеть.
