— Я не понимаю! Объясни!
— Почему Шакрюк из всех кандидатов на спасение выбрал Мастера Мираби?
— Потому что он… он… — Ана захлебнулась пониманием, её расширенные глаза вспыхнули. — Может реконструировать память.
— Или, наоборот, разрушать её.
Ох.
— Кому подчиняется Шакрюк? Кому он официально и реально подчиняется?
— Солистару планеты… М-мне, — пробормотала принцесса без уверенности.
— Но ты не отдавала ему такой приказ?
— Нет. Не знаю. Не помню.
Одиссей понимающе улыбнулся.
— Сколько тебе лет, Ана?
Взгляд принцессы метался, кажется, она была на грани срыва. Нутряное чувство подсказывало ей правильный ответ, только он был слишком удивительный и слишком тяжёлый.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать… один? — она подняла на него потрясённые глаза.
— Ты уже вознеслась.
— Но как… я не понимаю…
— Твоё вознесение уже произошло, и сразу после него тебе стёрли память. Это была филигранная, мастерски проведённая операция. Стереть человеку память так, чтобы он не заметил изменения дат и мира вокруг себя — сложнее, чем можно подумать. Но Мираби справился, он и вправду мастер.
— Когда? — прошептала принцесса.
— Полгода назад. Именно после этого ты повсюду стала видеть смерть.
— Но как же я вознеслась, если я… не богиня? — всхлипнула девушка. — Я обычная. Я человек.
— Ты нет, — покачал головой Одиссей. — Она да.
— Она? — Ану потрясли его слова.
Одиссей встал рядом с девушкой и уставился в пустоту.
— Хватит прятаться, — потребовал он. — Ты достаточно её мучила. Ты обязана встретиться с ней лицом к лицу.
Освещение в здании разом погасло, будто кто-то изо всех сил не желал выходить на свет. В сгустившихся грозовых сумерках был слышен ворчащий гром, на горизонте сверкали молнии, гроза придвигалась всё ближе. Вокруг моросил холодный дождь. В панорамные окна было видно, как маленькие огоньки вспыхивают и носятся вверх — целители покидали Рассвет.
Бледный луч скользнул сверху-вниз, в полутьме обрисовался высокий, строгий силуэт. Он сгустился, стал почти непрозрачной, немного светящейся фигурой женщины — совершенной в каждой детали, с сильным взглядом печальных глаз. Казалось, она жила так долго и знает так много. Хотя на самом деле этой женщине было всего полгода.
— Афина, — кивнул детектив.
Афина 6
— Афина, — кивнул детектив.
— Одиссей.
Ана смотрела на своего бессмертного двойника одновременно отчаянно и кротко.
— Объясни, — прошептала она.
Богиня печально кивнула своей юной версии, и объяснила:
— Вознесение олимпиаров — это квантовый перенос сознания из телесной оболочки, в которой ты родился, в новое энергетическое тело, которое на порядки сильнее, быстрее, и заметно умнее. Это высшее достижение всех известных технологий, отец стал первым, кто испытал и пережил его. После перехода остаётся пустая оболочка, которую новорождённому олимпиару следует уничтожить — во избежание появления ложной связи, когда бессмертному кажется, что он существует одновременно в двух телах. Это приводит к безумию. Так произошло с нашей матерью, которая отказалась уничтожить свой исток.
— Я не знала этого.
— Нас считают детьми, и многое не говорят… до вознесения.
— Я не пустая оболочка, — выпрямившись, сказала Ана, и произнести это ей далось с трудом.
— Нет, не пустая, — ответила Афина, во всезнающих глазах которой была печаль. — Я должна была перейти, но я шагнула и осталась. Зависла в пропасти между. И раздвоилась.
— Это был сбой? Какая-то случайность?
— Какая-то закономерность, — начала отвечать богиня.
— Хочешь быть любим, научись любить, — закончили обе хором.
Улыбки осветили два таких похожих и настолько разных лица. Серые эмо-волосы Аны стали солнечно-рыжими, и на мгновение Одиссей увидел ту девушку-солнышко, которой она предстала перед ним в первые минуты знакомства, на Руси.
Улыбка на лице богини медленно угасла.
— Стать олимпиаром — значит отказаться от старого, несовершенного, человеческого, — сказала она. — И я должна была отказаться от бывшей себя, чтобы сделать шаг вперёд. Должна была. Но не сумела.
— Но если это возможно, — поразилась Ана, — то у олимпиаров были бы десятки двойников. Ведь в мире уже несколько сотен вознесшихся.
— Но раньше такого не случалось, — богиня покачала головой. — Всем, кто возносился, были дороги бессмертие, мощь, совершенство и власть. Они с радостью отказывались от прошлого. Нам же с тобой… было дорого иное.
Ана и Афина смотрели друг на друга, разделяя одно выражение лица, и эта невозможная двойственность, это уникальное противоречие законам природы, неизбежная трагедия, встроенная в саму сущность их двойного бытия, так зацепили Одиссея, что он на мгновение закрыл глаза.
— Наша мать стала олимпиаром сто лет назад, второй после Зевса. Она сохранила бывшую оболочку и сошла с ума. С тех пор сохранять истоки запрещено.
— Но ты не уничтожила своё старое тело.
— Нет, ведь в нём была ты. Но не только поэтому. Я почувствовала, что это будет… глубокой потерей.
— Но теперь ты не можешь быть богиней, не можешь управлять империей, пока я живу. Потому что моя жизнь отражается на твоей, ты чувствуешь всё, что я чувствую, отвлекаешься на то, чем я занимаюсь, тебя сбивают мои мысли, желания, страхи и радости. У тебя раздваивается восприятие и разум. Я белый шум у тебя в голове, второе сердце, которое бьётся всегда невпопад. Ты не можешь сосредоточиться и править мирами. Не можешь исполнить то, что ждёт от тебя Империя… и отец.
Афина медленно кивнула.
— И ты не можешь решиться убить меня, потому что сложно. Убить себя…
— …И убить невинного ребёнка.
Техно-богиня смотрела на своё смертное отражение.
— Что сказал папа? Когда узнал? — со страхом спросила Ана, и в её голосе пряталась крохотная надежда.
— Ничего. Он посмотрел на меня и кивнул. Он хочет, чтобы я решила это сама.
Руки девушки опустились, локоны съехали вниз и закрыли глаза.
— Я тянула время, — тяжело сказала Афина. — Я тянула, сколько могла.
— Ты стёрла мне память и пыталась дать мне дожить.
— Но это не может, — богине было трудно выговаривать слова, — длиться вечно.
Наступило молчание. Ана закрыла глаза и медленно развела руки, ожидая удара.
