– Неудивительно, – говорю я. – Фидель не из тех, кому нравится чье-то вмешательство в его дела.
– В таком случае за его поддержку не проголосуют.
– Он не позволит легко себя приручить, – предостерегаю я.
Некоторые из нас считали, что Фиделя можно сначала использовать для свержения Батисты, а потом отстранить от власти. Многие мои братья и сестры по оружию связывали с ним надежду на те перемены, которые были нам так нужны. Но он не оправдал ожиданий, и его отстранение стало необходимостью. К сожалению, он оказался более стойким, чем кто-либо мог предположить. Американцам следовало усвоить этот урок уже сейчас.
– Фидель человек высокомерный, – продолжаю я. – Все они гордецы. Служить кому-то, преклонив колено, не в его натуре, и для компромиссов он тоже не рожден. Он не допустит, чтобы Куба вновь стала марионеткой Америки, как при Батисте. Да и люди, я думаю, этого не захотят.
– Именно потому что Фидель высокомерен, вы нам и нужны.
– Значит, теперь я вам нужна?
– Можете пригодиться.
– Почему только сейчас? Почему в январе прошлого года, когда в Гаване кровь лилась рекой, вы не вмешались, а теперь у вас вдруг возник интерес? Что вас подтолкнуло?
– Сахар, – отвечает Дуайер.
Аграрная реформа. Я сама должна была догадаться. Земля дает – Кастро забирает. Этот закон нанес нашей семье сокрушительный удар. За едой и за выпивкой отец до сих пор только и говорит, что о его несправедливости. Летом 1959 года кубинское правительство национализировало множество поместий и компаний, ограничив крупное землевладение и запретив привлечение иностранного капитала. Часть земли была разделена между простыми людьми, но львиную долю новая власть, по слухам, оставила себе.
– Мы надеялись, что он компенсирует американским компаниям потери, понесенные вследствие национализации, – продолжает Дуайер. – Надеялись наладить диалог, но он не хочет разумно разговаривать. Между тем коммунизм усиливает свои позиции, Куба пристраивается под крыло к Советскому Союзу. Тянуть время больше нельзя. Фидель стал чем-то вроде шипа у нас в боку, и надо его устранить. Если не удастся сделать это честными способами, мы не побрезгуем нечестными. – Он улыбается. – Я имею в виду только методы, а не сам инструмент.
– Ну конечно, – говорю я и, помолчав, спрашиваю: – Дело ведь не только в сахаре, верно?
В истории человечества, конечно, бывало, что войны велись и из-за меньшего, однако мне почему-то трудно себе представить, чтобы правительство США настолько озаботилось кубинской аграрной реформой, даже если она затронула интересы американских компаний. В обеспокоенность американских властей благополучием кубинцев я тоже не очень верю.
– Все сложно, – отвечает Дуайер. – Фидель общается с иностранными политиками, выражает заинтересованность в том, чтобы создать подобную ситуацию и в их странах тоже. – Я не удивлена. Дуайер продолжает: – Мы должны быть осторожны. На Кубе он популярен. Вы правы: нельзя, чтобы у людей сложилось впечатление, будто своим вмешательством мы возвращаем беды режима Батисты.
Я понимаю, о чем он говорит. Еще я понимаю, что, по иронии судьбы, добровольно содействую тому, с чем почти всю свою взрослую жизнь пыталась бороться. Когда американцы поддерживали Батисту, я считала их негодяями. Теперь мы объединяем силы, чтобы устранить Фиделя.
Мне вспоминается, что Эдуардо упоминал о своем тайном участии в неких действиях ЦРУ.
– У вас ведь есть и еще какие-то планы, разве не так? Мною дело не ограничивается?
– Эффективная дипломатия должна учитывать разные обстоятельства. Поэтому да, мы рассматриваем несколько других вариантов на случай вашего провала.
Поговаривают (и это не просто досужая болтовня), что планируется какая-то атака, попытка вырвать власть у Фиделя.
– Советский Союз становится для нас проблемой. Эта торговая сделка… Похоже, между Москвой и Гаваной намечается дружба. Если Фиделю удастся получить от Хрущева достаточно оружия, то все изменится. – Дуайер жестом показывает официантке, что хочет расплатиться за наши два кофе. – Сейчас мы занимаемся проработкой деталей. Я должен вернуться в Вашингтон, поэтому некоторое время мы с вами не увидимся. Когда у нас появится для вас информация, мы с вами свяжемся. Эдуардо будет посредником.
– А что я получу, если сделаю это?
– Я думал, вами руководит любовь к вашей стране, мисс Перес.
– Значит, вы меня не поняли. Я не собираюсь рисковать жизнью только по доброте душевной. Я заслуживаю компенсации, причем серьезной.
Как дочь своего отца, я кое-что смыслю в бизнесе.
Мистер Дуайер фыркает, но это звучит почти одобрительно.
– Чего вы хотите?
Он достает из кармана пиджака блестящую черную шариковую ручку и двигает ее ко мне по отделанной пластиком столешнице вместе с салфеткой. Я дрожащими пальцами пишу на ней свою цену, которую обдумывала с нашей первой встречи в Палм-Бич, пытаясь подсчитать, сколько нашей семье нужно, чтобы вернуть себе прежнее положение. Месть за смерть моего брата бесценна, остальное же…
«Сто тысяч долларов и возврат конфискованной семейной собственности», – пишу я и, надев на ручку колпачок, возвращаю ее Дуайеру вместе с салфеткой.
– Договорились?
Мельком взглянув на то, что я написала, он поднимает на меня глаза и улыбается.
– Договорились.
* * *
– Ну, как все прошло? – спрашивает Эдуардо, когда я сажусь в машину.
– Кажется, хорошо. Он согласен.
Может, мне стоило выдвинуть больше требований? Не попросила ли я слишком мало? Или слишком много?
Я всегда гордилась своим умением неплохо разбираться в людях – в светском круговороте без этого никуда. Но Дуайер непроницаем: его мыслей не прочтешь. Когда мы закончили разговор, он взял салфетку, скомкал ее у себя в кармане, заплатил и вышел.
Довольно нелюбезно.
– Он мне не нравится.
– Я думаю, Беатрис, он не нравится никому.
– Наверное, я неточно выразилась: я ему не доверяю.
– А мне доверяешь?
– Иногда.
– Ах ты нахалка! – улыбается Эдуардо. Потом его лицо становится серьезным. – Еще в Гаване, когда ты впуталась во все эти дела, я дал Алехандро слово, что, если с ним что-то случится, я присмотрю за тобой, как за собственной сестрой.
При мысли о брате я чувствую в глазах слезы. Мне так его не хватает!
– Я знаю.
Эдуардо берет меня за подбородок.
– Все пройдет хорошо. Обещаю. Через год мы с тобой будем сидеть за столиком в яхт-клубе и пить за твой успех. Будем танцевать в «Тропикане». В Гаване ты станешь героиней.
– Становиться героиней я не хочу. Хочу просто вернуться домой.
