– Обязательно вернешься, – произносит Эдуардо торжественно.
– А у тебя никогда не возникает ощущения, что ты ее забываешь?
– Кубу?
Я киваю.
– Иногда возникает, – говорит он, помолчав.
– У меня тоже. Каждое утро я просыпаюсь здесь, и мне кажется, что она стала чуточку дальше.
В таких вещах мне легче признаваться Эдуардо, чем своим родным. Для нашей семьи разговоры о Кубе болезненны. Смерть Алехандро мы вообще стараемся не упоминать. Для родителей трагизм этого события усугубляется еще и тем, что они порвали все связи с моим братом, когда он начал участвовать в сопротивлении режиму Батисты.
– Я боюсь, что начинаю забывать Алехандро, – говорю я. – Однажды я проснулась ночью и не смогла вспомнить его голос, его смех. Все наши фотографии остались в Гаване. Вдруг однажды я забуду и то, как он выглядел?
Эдуардо сжимает мою руку.
– Твои чувства нормальны. Особенно здесь, вдалеке от дома: от мест, где он жил, от вещей, которые он любил.
– Пожалуй.
Мне не хочется в этом признаваться, но, с другой стороны, такая ситуация даже немного облегчает для меня боль потери: тень брата не встречает меня в каждой комнате нашего дома и на каждом углу нашей улицы.
– А ты его помнишь? – спрашиваю я.
На красивом лице Эдуардо появляется грустная улыбка.
– Да. Я помню, как мы в детстве носились по городу, как влюбились в одну и ту же танцовщицу из «Тропиканы». Я из кожи вон лез, чтобы завоевать ее, но, естественно, против Алехандро у меня шансов не было. Может, она не могла устоять против его фамилии, а может, против его дьявольского обаяния.
Я улыбаюсь.
– Он действительно был очень обаятелен. Правда, после нападения на президентский дворец сильно изменился, перестал смеяться, как раньше.
В борьбе за будущее Кубы моему брату приходилось убивать, но при всей страстной преданности своему делу в глубине души он оставался добрым. Он был не из тех, кто может отнять у человека жизнь и потом не мучиться.
– Ты чувствовал себя не так, как он, да? – спрашиваю я.
Эдуардо заправляет мне за ухо прядь волос.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты участвовал в попытках отстранить Батисту от власти, теперь борешься против Фиделя. Но ты никогда… – я подыскиваю нужное слово, – не терзался из-за этого. Как тебе удается одновременно верить в наше движение, в кубинскую демократию и при этом не испытывать ненависти к тому привилегированному обществу, которое породило все проблемы Кубы и частью которого мы являемся?
– А тебе как это удается?
Мне никогда не был свойствен идеализм, присущий моему брату. В отличие от него я, при всех моих претензиях к Батисте, никогда не говорила резко о нашей семье. Я не считала нас невинными агнцами, но и злодеями не называла тоже.
– Наверное, мне помогает мой прагматизм, – отвечаю я.
– Ты стремишься выжить: ради себя самой, ради семьи, ради страны. Я тоже. Я понимаю: чтобы отстранить Фиделя от власти, потребуются все силы, какие у меня есть. С остальным я разберусь потом.
– Когда-нибудь нам за все предъявят счет.
Эдуардо улыбается.
– Непременно предъявят. Фокус в том, чтобы найти того, кто этот счет оплатит.
Глава 5
После встречи с мистером Дуайером я всю неделю живу насыщенной светской жизнью, остро ощущая контраст между двумя сторонами своего существования. На публике я беззаботна, но, если изредка мне удается побыть одной, я с волнением жду вестей от человека из ЦРУ. Мать не дает мне покоя своими бесконечными попытками выдать нас с Изабеллой замуж. Особые надежды она возлагает на День святого Валентина.
Все, кто имеет в обществе Палм-Бич хоть какой-то вес, отмечают этот праздник одинаково: участвуют в бале, на котором собираются средства в пользу Американской кардиологической ассоциации. В прошлом году кампанию возглавляла сама Мейми Эйзенхауэр, а в списке гостей были члены блистательной семьи Кеннеди, телеведущий Эд Салливан, спортсмены уровня Джо Ди Маджо и другие знаменитости. Разумеется, мама решила, что для ее дочерей это мероприятие – идеальная возможность «на мужчин посмотреть и себя показать». Ну и позаниматься благотворительностью, разумеется. В этом году председательствует жена богатого промышленника, немеркнущая звезда светского небосклона Палм-Бич. Бал проходит с небывалым размахом, и мама считает, что от этого вечера зависит наше будущее. На всех присутствующих мужчин она смотрит широко раскрытыми расчетливыми глазами, как будто держит в голове таблицу, где прописаны невероятные суммы, которыми выражается капитал каждого из них, а рядом указано семейное положение. Поиск мужей для нас занимал маму уже на Кубе, но здесь это стало ее основным делом.
Мы входим в бальный зал – сахарные королевы, выстроившиеся по старшинству. Этот порядок совпадает с очередностью запланированных нашей матерью бракосочетаний. Изабелла первая. На ней платье от Диора, перешитое всего один раз, – большая жертва для нашего нынешнего бюджета. Формально она уже помолвлена: на Кубе у нее остался жених, Роберто. Но маме он и раньше не нравился (из-за того, что располагал скромными средствами), а теперь она готова и вовсе сбросить его со счетов, не спрашивая согласия Изабеллы.
Следующая я, в красном платье: во-первых, этот цвет уместен в День святого Валентина, во-вторых, я люблю быть яркой и не умею смешиваться с толпой. За мужьями можно и не охотиться, однако произвести на окружающих впечатление не помешает. Тем более что один знакомый мне красавец сенатор, возможно, захочет отметить этот праздник так же, как и мы.
За мной под руку с мужем идет Элиза.
Мария осталась дома: наверняка проклинает свой возраст и мамины правила.
Родители горделиво замыкают шествие. Замужество Элизы помогло нам войти в местное общество. На Изабеллу и меня возлагаются, вероятно, еще большие надежды.
Я по привычке обвожу толпу изучающим взглядом, как будто вхожу на враждебную территорию и должна определить, где опасность. К моему разочарованию, над макушками собравшихся не возвышается светловолосая голова Ника Престона. Но не мог же он пропустить сегодняшнее мероприятие! Я оглядываю зал еще раз: его невесты тоже не видно.
Я поворачиваюсь к Изабелле, и вдруг по позвоночнику пробегает дрожь, кровь слегка щекочет вены.
Вот он.
Едва поймав его боковым зрением, я ощутила что-то вроде укола. Теперь я медленно повернулась и смотрю прямо на него.
Не знаю, где Ник все это время был, но ни своего загара, ни непринужденной улыбки, усиливающей его обаяние, он там не потерял.
Честное слово, он даже чересчур красив.
Ник застывает на полуслове, наклоняет голову, и наши взгляды встречаются. Его улыбка становится шире, глаза на долю секунды загораются. Потом он поворачивается ко мне в профиль и снова сосредоточивает внимание на людях, которые окружили его и жадно слушают.
