Завтрак был скромный: пирог, жареные грибы в сметане, свежие ягоды.
Пристав, подвыпив, прищурил глаза на священника и развязно сказал:
– Отец Александр, многоуважаемый пастырь, а ваша проповедь-то... знаете что? С душком... С этаким, знаете...
– Послушайте, Федор Степаныч. – И священник налил себе полрюмки портвейна. – Вы что ж, епископ? Или, может быть, консисторский цербер?
Пристав, подмигнув инженеру Протасову, – дескать: ужо-ко я его, кутью! – демонстративно повернулся к священнику всем своим четырехугольным, крупным телом, и его пушистые, с проседью, усы на оттопыренной губе пошли вразлет:
– Ну-с, дальше-с...
– Кто вам дал право критиковать мои беседы с верующими?
– Это право, батюшка, принадлежит мне по должности, по данной присяге...
– Пред чем же... пред чем же вы присягали?
– Пред крестом и Евангелием...
– Ах, вот как! Но в Евангелии блуд осужден. Вы же блудник суть, живете с любовницей. Так как же вы смеете подымать против меня свой голос?
– Послушайте, батюшка... Как вас. Отец Александр, – беззастенчиво тряс пристав священника за праздничную рясу.
Между ними встала хозяйка.
– Оставьте, Федор Степаныч... Бросьте спор. Кушайте.
– Но, Нина Яковлевна, голубушка...
– Только не голубушка...
– Простите, Нина Яковлевна... Но ведь отец Александр желает залезть в ваш карман, – бил себя в грудь пристав. – Ведь он же призывает рабочих черт знает к чему!..
Священник с шумом отодвинул стул, перекрестился на образ и с оскорбленным видом молча вышел вон. На уговоры хозяйки там, в прихожей, благословив ее, он сказал ей, уходя:
– И как вы можете подобного мизерабля пускать в свой дом?
Нина отерла показавшиеся слезы, оглянулась на дверь и проговорила взволнованно:
– Я не знаю, батюшка. Но им очень дорожит муж... И, мне кажется... Я только боюсь сказать... Тут что-то ужасное...
– Что? Что именно? – шепотом спросил священник и, приблизив ухо к ее губам, ждал ответа.
Когда вернулась хозяйка к гостям, мистер Кук, большой резонер и любитель тостов, поднял свой бокал и вынул изо рта сигару:
– Мадам, ваше здоровье! А также позвольте выпить за Россию, которой я гость и слуга! – Он, когда бывал трезв, строил фразы почти правильно, но особая тщательность произношения с резким ударением на каждом слоге изобличала в нем иностранца. – Россия, господа, страна великих возможностей и очшень большой темноты, чтобы не сказать слишком лишнего. Возьмем пример. Вот тут, пред нашими глазами, я бы не сказал, что была сцена весьма корректного содержания, о нет! В нашей стране подобного казуса не могло бы состояться. Господин священник и господин пристав пикировались, как бы это выразить... пикировались вне пределов скромности. Один не понимал мудрость слов, сказанных в церкви. Я содержание проповеди узнал от свой лакей Иван... Другой, а именно мистер отец Александр, вторгается в личный жизнь и начинает копаться в очшень грязном белье господина пристава. Но разрешите, господа... Личная жизнь каждого гражданина страны есть святыня! И сор в чужую избу мести не надо, как говорит рюсский хорош пословиц.
– Простите, мистер Кук, – перебил его инженер Протасов; он поправил пенсне с черной тесьмой, черные глаза его засверкали. – Но мне кажется, что вы только теперь, именно в нашей темной России, начинаете набираться либеральных идей. А ваша хваленая Америка – ой, ой, я ее знаю хорошо.
– О нет! Вы ее знаете очшень не хорошо, очшень не хорошо! – воскликнул мистер Кук и, не докончив тоста, сел.
– Вы не обижайтесь, мистер Кук.
– О нет! О нет...
– Со всем, что вы только что изволили сказать, я вполне согласен. – И Протасов сделал рукою округлый примиряющий жест. – Наша русская сиволапость – вы понимаете это слово? – русская сиволапость общеизвестна, факт. В особенности в такой дыре, в нашем болоте. – И он широким вольтом развел обе руки, скользом прищурившись на пыхтевшего пристава.
Хозяйка легким кивком головы согласилась с Протасовым. Тот продолжал:
– Ну так вот. Но это неважно, некультурность наша... Это все схлынет с нас. Важны, конечно, идеалы, устремления вглубь, дерзость в смелых битвах за счастье человечества. Вот в чем надо провидеть силу России. Провидеть! Вы понимаете это слово?
– О да! Вы, мистер Протасов, простите, вы слишком, слишком принципиальный субъект... У вас, у русских, везде принцип, во всем принцип, слова, слова, слова. А где же дело? Ну-с?
Протасов слегка улыбнулся всем своим матово-смуглым монгольским лицом, провел ладонью по бобрику с проседью черных волос и, слегка грассируя, сказал:
– Тут дело, конечно, не в принципах, а в нации, в свойстве вашего и нашего народа к подвигам, к жертвам, к пафосу революционных идей. Ну, скажите, мистер Кук, в чем национальные идеалы обожаемой вами Америки?
Тот пыхнул сигарой, на момент сложил в прямую черту тонкие губы и поднял правую бровь.
– Наш национальный идеал – властвовать миром.
– При посредстве золота? Да?
– Хотя бы и так.
– Но золото – прах, мертвечина. А где ж живая идея, где народ? Мне кажется, мистер Кук, что мир будет преображен через усилия всего коллектива, а не через кучку миллиардеров, не через ваше поганое золото!
– Но, мистер Протасов, где же логика? Что есть золото? Ведь это ж и есть конденсированный труд коллектива. Следовательно, что? – Он сделал ударение на «а». – Следовательно, в обновлении мира через золото участвует и весь коллектив, его создавший. В потенциале, конечно.
Андрей Андреич Протасов досадливо заерзал на стуле, воскликнул:
– Мистер Кук! Но ведь это ж парадокс! Даже больше – абсурд! Действовать будет живой коллектив, а не ваше мертвое золото!
Американец недоуменно пожал плечами и стряхнул пепел с своей белой фланелевой куртки. Бритое, лобастое, в крупных веснушках, лицо его затаенно смеялось, маленькие серые глаза из-под рыжих нависших бровей светились энергией. Вот он улыбнулся широко и открыто, оскалив золотые коронки зубов.
– Ну, так, – сказал он и, как бы предчувствуя победу, задорно прищелкнул пальцами. – Давайте пари! Поделим с вами тайгу: вам половина – нам половина. Мы с Прохором Петровичем в одном конце, вы со своим коллективом на другом. У нас в руках золото, у вас только коллектив. Вот, начинаем дело и будем посмотреть, кто кого?
Хозяйка внимательным слухом въедалась в обычный спор: в их доме спорили часто.
– Как жаль, что нет Прохора, – заметила она, приготовившись слушать, что ответит Протасов.
Слова хозяйки погибли в обидном молчании. Пристав с Иннокентием Филатычем вели разговоры домашнего свойства: о телятах, о курах, о Наденьке. Впрочем, мистер Кук, исправляя неловкость, сказал:
