– Раз любите другую, то я не вижу причин, заставляющих вас жить порознь. Надеюсь, она свободна?
– Нет! – быстро подняв голову, ответил Парчевский, и горящие щеки его задергались.
Нине инженер Парчевский не был безразличен. Когда ему случалось бывать в обществе Нины, он всякий раз проявлял к ней необычайную любезность. Нина – женщина, ей это льстило. Но она объясняла такое более чем деликатное отношение к ней Парчевского хорошим воспитанием его. «Сразу видно, что человек из общества», – думала она. Однако Нина – все-таки женщина. И тайком от всех, а может быть, и от самой себя, она, вглядываясь в приятные черты лица Парчевского, иногда мысленно взвешивала его как интересного мужчину. Но в таких случаях мерилом ее грешных дум всегда вставал облик Андрея Андреевича Протасова, и мысль о Парчевском сразу же смывалась.
Впрочем, во всем и всюду – тормозящие моменты. При иных условиях, может быть, все было бы по-другому. За последнее время тормоз, удерживающий Нину в душевном равновесии, мало-помалу стал сам собой ослабевать. Истинная любовь к мужу заколебалась, в сущности – ее уже нет. Нина держит Прохора в своем сердце лишь как неуживчивого квартиранта, как отца ее Верочки, не больше. И если непрочное звено брачной цепи лопнет, тормоз сдаст, Нина-женщина может покатиться под гору.
Такой момент помаленьку приближался. Он слегка сквозил теперь в прекрасных опечаленных глазах Нины, в томных складках грусти, лежащих возле губ. Это заметил и талантливый актер Парчевский.
– Нина Яковлевна! Я всегда... совершенно искренне вам говорю, всегда, всегда был очарован вами.
– Спасибо, – потупившись, ответила Нина, и кончикам ушей ее стало жарко. Нина с интересом выжидала.
– Нина Яковлевна! Я всегда изумлялся вашему уму, вашему доброму, истинно христианскому сердцу. Я католик, но я христианин... И стоит вам сказать слово – я буду православным.
– Спасибо, – вновь протянула Нина, и печаль в ее взоре явно полиняла. Она теперь прислушивалась к вкрадчивому голосу Парчевского и сердцем и умом. – Вы, кажется, очень религиозны?
– О, без сомнения! – с пафосом воскликнул атеист Парчевский и с великим ликованием сразу ощутил под ногами твердь для дальнейшей атаки Нининого сердца. – Я весь в матушку. Она была русская, – соврал он, – и фанатически религиозна. Я и теперь часто молюсь по ночам, вспоминаю свою святую мать и плачу...
– Какой вы милый! – в христианском сочувствии к нему сказала Нина, и сразу ей стало тепло возле него. – Как жаль, что... – и она не докончила, она хотела пожалеть, что ее близкий друг Протасов не такой. Она мечтательно откинулась в кресле, и горящие глаза ее устремились чрез потухший самовар, чрез вазы с фруктами куда-то вдаль.
Инженера Парчевского забила лихорадка. Он мельком взглянул на стенные английские часы, – они приготовились бить десять, – и решил, что время наступило. Наденька, наверное, уже успела закончить поручение, и Протасов вот-вот может появиться здесь. Итак, смелей! Минута промедления может все сгубить.
– Нина Яковлевна! – Парчевский поднялся во весь рост и сцепил ладони рук своих в замок.
Нина дрогнула духом и быстро повернулась в его сторону.
– Я должен, я должен открыть вам имя той, которая для меня дороже жизни.
Тонкие брови Нины взлетели вверх, рот полуоткрылся. Парчевский отступил полшага назад и безоглядно бросился, как в омут, к ногам Нины.
– Нина! Это вы!
Нина вскочила и, сверкая испуганным взглядом, с мольбой всплеснула руками в сторону серебряной иконы Богоматери.
– Презирайте меня, плюйте на меня! Я тут же покончу с собой у ваших ног. Но я люблю вас!
– Безумец! – вскричала Нина, собираясь бежать из комнаты. – Как вы осмелились мне, замужней женщине...
– Простите великодушно, простите! – заламывая, как провинциальный трагик, руки, полз за нею на коленях Парчевский и рыдающим голосом воскликнул: – Но вы вдова!..
– Вдова?! – Нервы Нины на мгновение сомлели, но она тут же рассмеялась каким-то особым злорадно-тихим смехом. – Да, да... В некотором роде – да, вдова. Но это все-таки еще не дает вам права...
Она оборвала и вздрогнула: под самым ухом ее задребезжал телефон (в их доме почти в каждой комнате по аппарату).
Парчевский быстро поднялся, отряхнул платком колени, расправил складки брюк и – замер.
Разговор по телефону:
– Нина Яковлевна? Добрый вечер.
– Добрый вечер. Протасов, вы?
– Я. Скажите, вы ничего не получали из Петербурга?
– Нет.
– Хм... Странно, очень странно...
– А именно?..
– Я имею известие, которое мне кажется совершенно невероятным...
– Приятное, нет?
– Н-н-н... не совсем... Разрешите мне пригласить в ваш дом Парчевского и самому явиться к вам...
– Владислав Викентьич у меня...
– Ах, так вы знаете? Ну, как?
– Ничего не знаю...
– Странно, странно...
– Андрей Андреич, голубчик! Вы меня пугаете, – с надрывом задышала в трубку Нина. – Что-нибудь с мужем?
– Да.
Протасов немедленно приказал заложить лошадь. Меж тем, только Нина оторвалась от телефона, инженер Парчевский почтительно подал ей газету, сказав:
– Вы, как христианка, обязаны принять это известие мужественно. Судьбы Всевышнего Бога над нами. Езус Христус да поможет вам! – И он ткнул перстом в заметку.
Похолодевшая Нина, все забыв, села и скользнула взором по прыгающим строчкам:
«ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО СИБИРСКОГО КОММЕРСАНТА П. П. ГРОМОВА
Вчера, в начале одиннадцатого вечера, на легковом извозчике № 27800 был доставлен в Мариинскую гостиницу со слабыми признаками жизни временно проживающий в гостинице сибирский богач П. П. Громов. Пока переносили его в номер, пострадавший умер. С ним в лучшем номере гостиницы проживали: его родственник, сибирский купец Я. Н. Куприянов и служащий Громова Иннокентий Филатыч, старик, привезший Громова на извозчике. Этот старик, забывший от сильного душевного потрясения свою фамилию, рассказал нам следующее... и т. д.».
Заметка заканчивалась так:
«Тут, несомненно, налицо уголовное преступление. Вся столичная полиция поставлена на ноги. К открытию гнезда бандитов приняты энергичнейшие меры».
Газета была залита слезами Нины. Без истерики, без воплей, с чувством величайшего самообладания, однако забыв, что в комнате Парчевский, она подошла к переднему углу и стала перед иконой на колени. Инженеру Парчевскому пришлось проделать то же самое. Нина стукалась лбом в землю, Парчевский – тоже, стараясь удариться погромче. Нина вздыхала, вздыхал и Парчевский. Нина шептала молитвы, шептал молитвы и Парчевский.
– Добрый вечер, – сказал Протасов, и пенсне упало с его носа. – Что это?..
