– И я.
– И я...
Парчевский что-то записывал в книжечку. Председатель, закурив сигару, спросил старика:
– Признает ли себя Громов платежеспособным?
– Более или менее – да.
– Конкретно, – предложил председатель.
– Конкретно, конечно, да. Я имею возможность переписать векселя и выплатить задолженность наличными. Я имею полномочия предложить вам, господа коммерсанты, по четвертаку за рубль.
Опять заерзали стулья. Уныние коммерсантов сразу ослабло. Они почему-то полагали, что будет предложено за рубль не более гривенника. Но для видимости, чтоб пустить пыль в глаза, они громко запротестовали:
– Нет, это невозможно... Это возмутительно... Это ни на что не похоже. Мы согласны, виноват, я, например, согласен сбросить с рубля четвертак. Это еще куда ни шло. Но чтоб получить вместо рубля четвертак? Нет, нет... Протест векселей, суд, опись и торги...
– Ах, милые, – сморкаясь и моргая запотевшими глазками, запел Иннокентий Филатыч. – Легко сказать – торги. Да кто там будет торговаться-то? Кто в этакую глушь из сих прекрасных мест поедет? Мечтание одно.
Тут неповоротливо выпростался из-за стола крупный, как лось, старозаветный купец Семен Парфеныч Сахаров: седая бородища во всю грудь, сапоги бутылками. В этот год в России был голод, и купец Сахаров нес огромные убытки от трех остановившихся его мукомольных механических мельниц. Сахаров сильно удручен, расстроен. Он сжал мясистый кулак и завопил:
– Жулики вы с Громовым! Вы только тень на воду наводите! Мерзавцы вы! В каторгу вас, подлецов!
– Семен Парфеныч! Так нельзя... – бросив рисовать голую женщину, тенорком закричал на него председатель. Остальные ухмыльнулись. – Здесь нет подлецов и нет мерзавцев... Сядьте... – И председатель закашлялся.
– Я прошу слово, – взволнованно встал Парчевский. Его глаза вспыхнули хитрым умом лисы, которой надлежит сделать ловкий прыжок, чтоб завладеть лакомым куском. – Господа! Знаете ли вы, что такое Прохор Громов? – с патетическими жестами, как актер на сцене, начал он. – Прохор Громов – гениальнейший практический деятель. Его энергии, его уму, его несокрушимой воле можно только удивляться. Если вы его поддержите в столь трудную минуту, вы получите все и будете работать с ним бесконечно долгое число лет, извлекая от содружества обоюдную пользу. Ежели его свалите, все потеряете. Что же вам, господа, выгоднее? Угробить крупного предпринимателя, погубить колоссальное дело, которым может гордиться Россия, или окрылить этого гения, чтоб он вновь взлетел и создал на пепелище невиданной силы и размаха промышленность? Ответ может быть один. Даже в сумасшедшем доме, среди слабоумных и помешанных, не может быть иного ответа, как только – да, согласны! Я льщу себя надеждой, господа, что я имею честь видеть перед собой цвет русского капитала, людей мощного ума и здравого практицизма. – Парчевский, весь от напряжения красный, взвихренный, отхлебнул остывший чай. – Теперь позвольте с цифрами в руках развить пред вами, господа, картину того, что было из ничего создано гением Прохора Громова...
Вскоре Прохор Петрович получил телеграмму от Иннокентия Филатыча:
«Дело в шляпе. Двадцать пять за сто. Еду в Москву, в Нижний. Подробности почтой. Старик».
X
Прохор Петрович потерял от пожара тысяч сорок. А «чашка чая» принесла ему выгоды без малого – полмиллиона.
Но это не прошло Прохору даром: явным обманом нажитые деньги тяжелым грузом придавили дух его. Острый стыд вдруг встал в нем. Дал старику телеграмму: «Немедленно возвращайся Москву, Нижний оставь». Скверно, скверно... И для чего ему нужно было это делать? Что за дикая фантазия? Видно, черт нашептал ему в уши. Как бы не узнала Нина. Однако... дело сделано, купцы обобраны, темные деньги в кармане.
Пристав получил известие, что рабочие прииска «Нового» начинают «тянуть волынку», фордыбачить. С двумя урядниками он приехал на прииск. Золотоискатели – народ отпетый – вели себя крикливо, не стеснялись. Пристав говорил с ними с крыльца конторы. Собралось около пятисот человек. Ободранные, грязные, заросшие волосами. Кричали:
– Почему хозяин не исполняет своих обещаний? Мы потушили пожар, спасли его имущество. Он насулил нам с три короба, а где его посулы? Он спереду мажет, а сзаду кукиш кажет! Ирод, холера бы его задавила! А почему Ездаков, управитель наш, не уволен? Он арид, он кровопийца, он нас по зубам бьет... Долой Ездакова, язви его!
Из конторы выскочил сам Фома Григорьевич Ездаков, оттолкнул пристава и гнусаво заорал в толпу:
– Молчать! Я вам покажу! У меня от коня остается только грива да хвост, а от вас останется один нос!
Толпа сжалась на мгновение, присмирела. И разрозненные, с оглядкой крики:
– Лопнешь! Кровопивец... Паук!..
– Молчать!!
Рыжая с проседью большая борода Ездакова от злости затряслась, наглые глаза выкатились из орбит. Он был похож на разъяренного быка.
– Каторжники! Зимогоры! Варнаки!.. – грозил он вскинутыми кулаками.
– А ты кто?
– Я тоже каторжник! Да, я каторжник, я варнак. Я восьмерых зарезал. У меня во всех карманах по два пистолета... Вот! – Он выхватил из-за пазухи револьвер, выстрелил в пролетавшую ворону. – На! Подбирай! Только пикни... Башку продырявлю!.. Не боюсь, не боюсь, не боюсь!! – топал он ногами, бесновался, забыв себя.
Толпа взялась за камни. Пристав схватил Ездакова сзади:
– Ездаков... Фома Григорьич... Успокойся, только гадишь мне... – и, навалившись на управляющего пузом, втолкнул его в дверь конторы.
– Вот, васкородие! – закричала толпа. – Видали, каков зверь?
– Тихо, тихо, ребятки, – пыхтел, задыхался пристав. – Все разберем, во все вникнем...
– Уберите Ездакова! Уберите Ездакова!..
– Ладно. Ладно, ребятки, уберем. Хозяин сейчас прихварывает. Неприятности разные. А вы, ребятки, шептунов не слушайте. Мы их всех переловим. Господин ротмистр строг. К тому же – солдаты... Упаси Боже!.. Предупреждаю, ребятки... А вы, ребятки, работайте как следует. И все будет хорошо, ребятки...
– Мы хотим губернатору прошенье подавать. Министру! Царю!! Смерть нам всем приходит...
– Подавайте, подавайте, ребятки... В законном порядке чтоб... Тихо чтоб...
Народ, тайно руководимый забастовочным комитетом, собирался кучками и на прииске «Достань», на лесопилках, заводах и прочих предприятиях. Причина недовольства: хозяин не держит своего слова, житьишко день ото дня хуже. Выводы: никто не хочет нам помочь, не попытать ли, братцы, заступиться за себя самим?
А Прохор Петрович и в ус не дул. Инженеры, техники, механики со всех сторон докладывали ему, что нормы работ снизились, везде недоделки, умышленная порча инструментов; что дисциплинарные взыскания и штрафы перестали производить на рабочих впечатление. В ответ на жалобы Прохор Петрович производственные неполадки ставил в вину техническому надзору, не позволял себя оспаривать, раздражался.
