– Как вы смели! Взятка?! Подкуп?! Я вас прикажу арестовать. Сейчас же! Немедленно же!..
Прокурор крепко зашагал к выходу, схватил стоявшую возле камина крючковатую свою палку и, хлопнув дверью, вышел.
У Прохора зарябило в глазах.
Выселение рабочих властью прокурора приостановлено. Пристав не знал, как себя вести. Растерялся и судья. Пристав пришел к судье совещаться. Оба напились в стельку. Рабочие собирались идти к прокурору всем народом.
Прохор личного ареста не боялся, считал такой акт совершенно невозможным. «Прокурор дурачина, – думал он, – на него действует лишь коньяк, взятка не действует». Выбитые из колеи ум и сердце Прохора требовали встряски.
Направился к Наденьке. Пристава нет. Сидели долго, до седого вечера. Говорили с расстановкой, вдумчиво. О чем говорили – неизвестно. Знал лишь волк. Прохор давал Наденьке какие-то инструкции. Наденька утвердительно кивала головой.
– Поняла ли?
– Поняла... Все выполню.
Ночью, при участии ротмистра, в поселке и бараках произведены новые аресты. Попался и Петя Книжник.
Ночью же, приказом прокурора, арестован Фома Григорьевич Ездаков. Прокурором был подписан ордер и на арест рыжеусого заведующего питанием Ивана Стервякова, но тот, опасаясь мести рабочих, дня три тому назад удрал в тайгу.
Народ чем свет узнал об аресте своего заклятого врага Фомки Ездакова и об обыске в квартире Ивана Стервякова, жулика и прощелыги. Рабочие, совершенно разобщенные с забастовочным комитетом, по близорукости своей вообразили, что прокурор целиком на стороне народа.
– Братцы! Прокурор за нас.
Так думала и Наденька. Наденька действовала. Ее дружки сидели в каждом предприятии, знали, как вести себя. Наденька с головой вбухалась в крепкие сети Прохора Петровича. Это роковое влияние громовщины господствовало всюду: в него попадал всякий, кого ловила на жизненном пути удавка Прохора. Так, возвращался в резиденцию Андрей Андреевич Протасов; переводился под конвоем в село Разбой, по соседству к Шапошникову, бывший прокурор Стращалов, ныне ссыльнопоселенец; выехала домой Нина с дочкой Верочкой; выиграл в Питере большие деньги поручик Приперентьев и через взятку обдумывал поход на золотой прииск Прохора; мечтал вновь попасть на службу к Прохору Петровичу злополучный инженер Владислав Викентьевич Парчевский, до сих пор влюбленный в Нину. Все они, эти люди, так или иначе соприкоснулись своей судьбой с жизненными путями Прохора.
XIV
– ...Носятся разные провокационные слухи, – выходя из дому, сетует отец Александр отцу Ипату и хватается за голову. – Сюда идет мирная толпа... Боюсь... Не знаю, что предпринять.
– Смиренно лицезреть... Что можем мы предпринять против властей предержащих? Мы бессильны, – трясет головой толстобрюхенький отец Ипат.
– ...Разика два-три пальнуть будет весьма полезно, – говорит офицер Борзятников офицеру Усачеву.
– Да, конечно, – отвечает толстяк Усачев. – У вас, кажется, опыт был.
– У меня нет, а вот у ротмистра – да. Девятого января в Питере орудовал.
– Вы не позволите! Вы не посмеете этого!!! – кричит в телефон Кэтти.
– Милая Кэтти, успокойтесь, – тихо отвечает ей Борзятников. – Все произойдет как надо.
...И еще четыре звонка жандармскому ротмистру, ранним утром – тревожные, с четырех разных пунктов.
– Рабочие нашего участка сегодня собираются идти в поселок подавать прошение прокурору. Не верьте им, ротмистр. Они идут, чтоб обезоружить солдат, убить начальников, произвести погром и грабеж.
И с второго, и с третьего, и с четвертого пунктов почти слово в слово. Это говорили четыре провокатора в четыре жутких голоса. Смысл этих слов был внушен им Наденькой, а Наденьке – Прохором Петровичем. Ротмистр несколько перетрусил. У ротмистра сразу испортился желудок. Ротмистр объявил солдатам:
– Будьте, братцы, начеку. Я имею сведения, что толпа придет сюда обезоружить вас и растерзать.
Прокурор смертельно болен. Угрожала аорта. Вчерашняя стычка с Прохором и коньяк сделали свое дело. Возле прокурора врач. Ротмистр приводит свои доводы. Прокурор отмахивается рукой, задыхаясь, говорит:
– Вы, ротмистр, теряете самообладание. Рабочих можно остановить и не стрельбой. Я заявляю вам – я против... Впрочем, если у вас неопровержимые данные и раз вам вверена власть чуть ли не Петербургом...
– Вот телеграмма...
– В таком случае действуйте, конечно, на свой страх и риск... Я очень, очень болен. Я умываю руки.
...Встретив доктора, жандармский ротмистр спросил его:
– Слушайте, Ипполит Ипполитыч, а как у вас насчет перевязочных средств? Предлагаю вам экстренно все привести в порядок: койки, операционную, медицинский персонал... К завтрему чтоб...
– Слушаю-с. А, смею спросить, зачем?
– Ну, на всякий случай. Ну, мало ли... До свиданья.
Поздно вечером Ипполит Ипполитыч зашел в кабинет Громова. Хозяин бледен. Третий день он ни капли не пьет. Он весь в напряжении. Упорство бастующих рабочих бесит его.
– Прохор Петрович, – начал доктор. – Знаете ли вы, что у нас готовится пролитие крови? Я сегодня встретил фон Пфеффера. – И доктор взволнованным голосом рассказал о приказе жандарма.
– Ну и что ж? – насупился Прохор.
– Я пришел, Прохор Петрович, умолять вас предотвратить кровопролитие. Все зависит от вас. Ведь это же ужасно, Прохор Петрович.
Прохор набычился, встал, крикливо ответил:
– Может быть, вы желаете, чтоб вас вместо ротмистра назначили командующим вооруженными силами? Ах, нет? Ну так и молчите, пожалуйста. Да, да! Прошу вас. Мы сами знаем, что делаем. За нас закон.
Доктор вздохнул, поправил дымчатые очки и, рискуя претерпеть грубость хозяина, сказал:
– Очень жаль, что здесь нет Нины Яковлевны. Я уверен, что, будь она дома...
– Ха! Вы уверены? А вот Прохор Громов говорит вам, что, если б она посмела ввязаться, я бы ее вздул арапником и приказал арестовать. Идите, исполняйте то, что вам приказано ротмистром, и не суйте нос не в свое дело. Прощайте...
Прохор остался один. В окаменелой неподвижности просидел битый час. Мысли, одна мрачней другой, одолевали его. Ему то и дело звонили по телефону. Он на звонки не отвечал и никого принимать не велел. Всю ночь провел без сна.
А этой ночью жандармским ротмистром, при участии мирового судьи, были арестованы многие выборные и уцелевшие члены забастовочного комитета.
Утром, чуть свет, известие о разгроме рабочих организаций разнеслось повсюду. В бараках, в казармах, в тайге, на заводах и приисках рабочие стали быстро гуртоваться. Собрания были крикливы. Возбужденная масса с негодованием выражала свою волю.
