– «Что вам угодно?»
Прохор провел по глазам рукой, как бы стараясь очухаться.
Спустил с привязи волка, уложил его возле кресла: «Куш тут!»
У стола стоял лысый низенький Шапошников.
– Понимаю... Через окно? – ухмыльнулся Прохор.
– «Да, через окно. Как сыч».
– Ну и черт с тобой в таком случае. А я тебя ни капельки не боюсь, ни капельки не боюсь, – пятился Прохор.
– «И я... т-т-тебя тоже», – сказал Шапошников.
– Но ведь ты сгорел?
– «Ну и что же. С-с-сгорел, а вот теперь восстал из пепла. Ш-ш-штоб мстить тебе».
– За что? – И Прохор, стуча зубами, начал подсвистывать к себе волка, но волк лежал, закрыв глаза. – За что же мстить? – повторил Прохор и стал подкрадываться к лежавшему на столе револьверу.
– «Ну что ж, на, стреляй, я не трус, я бородой закроюсь. На, на, на», – как слепой, водил Шапошников белыми пальцами по револьверу. Но пальцы были как дым, как туман: они обтекали револьвер, не в силах сдвинуть его.
У Прохора от страха задрожали руки, задрожал язык.
Вдруг волк вскочил и с ворчаньем бросился к выходу. По лестнице грузно подымался исправник с нагайкой в руке.
– Люпус, на место! – крикнул на волка Прохор и, бледный, сел в кресло, зябко вздрагивая. Шапошников скрылся.
– Фу-у... Жарища... Двадцать пять в тени, – распахнул исправник чесучовый, мокрый под мышками китель.
– А я замерз. Виденица у меня...
– Брось. Это со вчерашнего перепою... И, представь себе, каков мерзавец.
– Кто, Шапошников?
– Да что с тобой? Ты про какого Шапошникова? – И Федор Степаныч с тревогой взял Прохора за руку. – Да, жарок. Ну-ка, язык! Н-да, налет. Дрянь дело. Больше кочанной капусты ешь, квашеной. И ничего не пей. А докторишкам не верь, они тебе наскажут. А я с неприятностью. Ибрагим-Оглы ночью, пока мы плясали...
Но Прохор не слышал его. Из-за шкафа выглядывал бородатый лик Шапошникова. Прохор погрозил ему пальцем. Борода и лысина спрятались.
– ...и ускакали, дьяволы. Нет, надо какие-нибудь меры. А то он жить не даст.
– Кто? Шапошников?
– Ибрагим, Ибрагим! Прохор Петрович, голубчик, что с вами?
– А я вот занимаюсь каменноугольной проблемой, – взбодрился Прохор. – Видишь, книги, вот заметки кой-какие набросал, планы...
Из-за шкафа опять высунулся на половину туловища Шапошников и потряс бородой. Прохор незаметно взял револьвер и прицелился в длиннобородого гостя. Исправник вскочил, схватил Прохора за руки.
За окном, мимо башни, с гиком мчались пятеро всадников.
– Он! Он! – заорал исправник и все пять пуль пустил в удалявшуюся кавалькаду. – Бандиты! Черкес!
IX
Во всех людных местах вывешено объявление:
«За поимку бежавшего каторжника Ибрагима-Оглы, шайка которого разбойничает в районе предприятий П. П. Громова, контора немедленно выплачивает лицу, задержавшему бандита, одну тысячу (1000) рублей наличными.
Исправник Ф. Амбреев»
Стражники с урядниками, да и сам исправник, спали и видели, как бы изловить бандита. Но кони у шайки неплохие, почти все наворованы из конюшен Громова и богатеньких купцов, – шайка летает с места на место, как ветер, а просторы, где орудует Ибрагим-Оглы с удальцами, по крайней мере три тысячи квадратных верст. Поди поймай!
Вскоре темной ночью двенадцать стражников под начальством лихого урядника Лошадкина тайно выехали на поимку Ибрагима-Оглы: отряд имел сведения, что малая часть шайки, вместе с черкесом, осела возле зимовья в верховьях речки Мухи. Чрез два дня к вечеру отряд вернулся в постыдном виде: он попал в лапы Ибрагима-Оглы с молодцами.
– Сколько их? – допрашивал исправник.
– Человек тридцать пять, – оправдывая себя, преувеличивали постыдные герои.
У них были отобраны шайкой ружья и револьверы с патронами, шашки, сапоги, лошади. Ибрагим-Оглы собственным кинжалом делал каждому на левой руке кровавую царапину, говорил:
– Шагай с Богом домой. Кланяйся своим. Усатый пристав тоже кланяйся. А сам в другой раз нэ попадайся. Пожалста... Цх!..
Ловить Ибрагима охотников больше не находилось. Исправник докладывал Прохору:
– Очень мала премия. Я полагал бы назначить тысяч пять.
– Я сам убью его. Я его не боюсь. Я знаю, что он придет ко мне. Волк перервет ему глотку. А я докончу.
В воскресенье получилось известие, что в десяти верстах от прииска «Достань» на большой дороге убит Фома Григорьевич Ездаков. Он был освобожден из тюрьмы чрез хлопоты Прохора Петровича (чрез взятку) и возвращался к Громову на службу. Его нашли висевшим на дереве возле дороги с приколотым к штанам куском картона:
«Сабакам сабачий змерт»
Во вторник, в обеденный перерыв, было вторичное нападение на прииск «Новый». В конторе прииска отобрано около пуда золота. Орудовало пятеро в масках.
Ибрагим-Оглы дозорил на горе, участия не принимал, но гортанным голосом что-то кричал с коня. Нападение было внезапное: никто из приисковой администрации не мог предполагать, что недавно ограбленный прииск вновь подвергнется налету бандитов.
На служащих всех предприятий напала паника. Обычная пьянка среди них стала затихать. После убийства Ездакова многие из служащих трепетали, боясь мести Ибрагима-Оглы. Более сильные успокаивали малодушных:
– При чем тут мы? Ибрагим сводит счеты с хозяином. А Ездакова прихлопнули потому, что Ездаков злодей.
Прохор Петрович жил теперь на одних нервах, подстегивая их алкоголем, табаком, кокаином. Настоятельные советы врача, мольбы Нины, омраченной преступным отношением мужа к своему здоровью, не действовали на него. Он продолжал пребывать в приподнятом тонусе жизни, полагаясь на бесконечный запас своих природных сил. Поэтому, существуя на крайне взвинченных нервах, он убеждал себя, Нину и всех близких, что Ибрагим для него ничто, что бывший его кунак теперь бессильный старикашка, что его именем, наверное, орудует другой разбойник.
Рассуждая так и веря в свои слова, Прохор в минуты внутреннего просветления от одной мысли встретиться лицом к лицу с черкесом весь цепенел и содрогался.
Душевное состояние Нины продолжало быть тоже скверным. Тревога за здоровье, за возможную насильственную смерть мужа, полный духовный разрыв с ним, остро ощущаемая Ниной враждебность к ней Прохора – все это выбивало ее из колеи нормальной жизни, ввергая иногда в полосу тяжелых переживаний. И вот в такое-то время, когда особенно ценна помощь друга, инженер Протасов совершенно охладел к ней, – по крайней мере ей так казалось.
Что же касается инженера Парчевского, он и вовсе не был доволен своим душевным настроением; он чувствовал себя по отношению к Нине предателем, какой-то переметной сумой: вращаться ли ему по таинственной орбите возле солнца пани Нины или переброситься в акционерное общество, в объятия друга своего, темного счастливца Приперентьева? Где тот колдун, где вещий волхв с тысячелетней бородой, который был бы властен предуказать ему звезду? Что ему делать, куда податься, чтоб, твердо встав на почву, во всю ширь развернуть свои способности? О, душа его богата, он красив, он молод, он воспитан! Ежели он и спасует кой в чем перед хозяином, то над инженером-то Протасовым он по всем линиям одержит верх.
