Лакей задернул портьеры, зажег люстру, ушел.
– А вы работали?
– Да. И очень хорошо. Спасибо, что не мешали мне. Вот проверил несколько отчетов. Всюду мерзавцы, воры, подлецы. Ни одному из них я не верю. Я вообще не верю людям. И вам также.
Доктор, обиженно вздохнув, стал рассматривать резолюции, ряды подчеркнутых красным карандашом цифр, перечеркнутые, выверенные итоги, скользнул взглядом по бутылке с сигнатурками.
– Микстуру пили?
– Пил.
Доктор взял последнюю, восьмую ведомость и, потряхивая бородой, стал читать размашисто написанную красными чернилами резолюцию. Брови доктора скакали вверх-вниз, подпрыгивали и дымчатые очки на переносице. Прохор Петрович закуривал папиросу. Доктор читал:
«Синильга, я мертвый. Но я воскресну сам, и воскрешу тебя, и воскрешу Анфису, и весь мир воскрешу, чтоб все были наследниками моих богатств с конфискацией имущества, а на отчет посадить зверолова Якова Кожина; он человек честный, старик».
Доктор сложил ведомость с резолюцией вчетверо, спросил Прохора:
– Давно вам прислали эту акварель? Вон, вон в углу. – И когда Прохор Петрович обернулся к картине, доктор незаметно сунул ведомость себе в карман. «Нет, он прав, как всегда, а это я ошибался: он действительно не притворщик, а больной», – раздумывал Ипполит Ипполитович Терентьев; его ассирийская, обрубленной лопатой борода уныло висла книзу, желтоватое со втянутыми щеками лицо нервно подергивалось; от доктора попахивало водочкой.
XV
В этот вечер у Нины Яковлевны сидело с десяток гостей. Вошедший Андрей Андреевич Протасов сообщил, что Ибрагим-Оглы действительно убит в перестрелке между приисками «Новый» и «Достань». Отец Александр облегченно перекрестился: «Слава Богу»; Нина же, опечаленная, быстро скрылась в спальню и там положила перед образом три земных поклона за упокоение души убитого: Нина чувствовала к черкесу неистребимую признательность. Когда она вышла вновь к гостям, коварный инженер Протасов, сметив, зачем выходила Нина, добавил:
– Но дело в том, что Ибрагим-Оглы жив. По крайней мере час тому назад его видел Илья Сохатых, спешивший на почту отправить в столичные газеты какие-то свои собственные тайные объявления. Будто бы Ибрагим с шайкой проскакал по улице.
– Ах, нет, – сказала Нина, отирая рот платком. – Это в наш сад ворвалась пьяная ватага спиртоносов. С ними – безносый Тузик. Они мстят нам за то, что стражники преследуют незаконную торговлю спиртом.
Священник сообщил о смерти в селе Медведеве отца Ипата:
– Второй удар, за ним третий, и... душа праведника отлетела в страны неизреченные.
Потом завязался словесный бой священника с Протасовым. Бой был в полном разгаре.
– ...Ничуть нет. Напротив... – кончал свои возражения Протасов. – Социализм стремится темные силы природы сделать, так сказать, сознательными, справедливыми, а борьбу за существование обратить в братство народов. Отсюда, при некоторой доле фантазии, нетрудно вообразить, Александр Кузьмич, будущее устройство социального государства...
– Мне совсем не улыбается быть в вашем будущем строе фортепианной клавишей, чтоб в меня тыкали пальцем и разыгрывали на мне собачий вальс, – засунув руки в рукава рясы, возбужденно вышагивал взад-вперед отец Александр. – Да я, может быть, вашего вальса не желаю, я, может быть, «Дубинушку» хочу петь. Я, может быть, молчать хочу.
– Да, да, – поддержала Нина священника.
– Вы и не будете клавишей, – спокойно возразил ему Протасов. – Вы будете колесом колоссального механизма, великого коллектива людей, может быть, самым полезным колесом.
– Да, да, – поддержала Нина и Протасова.
– А если я не хочу быть никаким колесом, даже и полезным? – капризно повернулся к Протасову священник. – Отчего вы желаете засадить меня за какую-то золотую решетку благоразумного благополучия? Но позвольте, в самом деле, мне остаться хоть птицей, хоть грачом и вить свое гнездо на том дереве, на котором я хочу, и в той местности, которую я облюбовал с высоты полета. Или вы и на природу, во всяких ее проявлениях, желаете посягнуть? Скажите, могу быть грачом, могу я хотеть?
– Вы начинаете говорить по Достоевскому, и притом в период его наивысшей реакционной настроенности, – раздражаясь, старался уколоть священника Протасов. – Ваше возражение есть философский плагиат.
– Может быть, может быть. Но раз я принял мысли Достоевского, они этим самым становятся моими мыслями. Ну да, по Достоевскому. Но ведь Достоевский – Монблан, мировая гора, которую не обойдешь. О ваши же кочки можно только спотыкаться. А к Монблану подойдешь, ахнешь и обязательно задерешь вверх голову... Обязательно – вверх! Хочешь – лезь на гору, чтоб увидать горизонты. Хочешь – обходи болотом, спотыкайся о кочки современности.
– Ну-с, ну-с? – сбросил пенсне Протасов и сломал три спички, закуривая папиросу. – Но имейте в виду, милостивый государь (священник поморщился), что во время геологических переворотов ваш Монблан может кувырнуться вверх тормашками, и где он стоял, там будет озеро, болото. А вчерашнее болото может внезапно стать новым Монбланом (Нина, таясь от глаз священника, поощрительно улыбнулась Протасову). А мы как раз подходим к тому времени, когда должны наступить в пластах человечества грандиознейшие перевороты духа. Тогда все ценности будут переоценены и теперешняя ваша правда погрузится в трясину невозвратного. – Протасов поднялся и стал бегать, то и дело выкидывая вверх руку с поднятым пальцем. – Тогда встанут новые горы, откроются новые горизонты, широчайшие, невиданные!
– А если я не хочу этих ваших новых геологических переворотов? – сердитым голосом, но с деланной улыбкой в ожесточившихся глазах воскликнул священник, остановился и, приподнявшись на цыпочках, крепко стукнул каблуками в пол. – Если я не желаю переворотов?
– Отойдите к сторонке, чтоб вас не задавило...
– А если я не хочу отходить? – И священник, еще больше укрепившись на полу, упрямо расставил ноги. – Могу я хотеть или нет? Вы мне не ответили...
– Если ваше хотенье не идет вразрез с интересами масс, оно законно. – Протасов быстро подошел к вазе и бросил в рот шоколадку.
– Ха, масс!.. А что такое масса? – подошел к вазе и священник и тоже бросил в рот шоколадку, но она, застряв в усах, упала. – Масса всегда идет туда, куда ее ведут. – Отец Александр поднял шоколадку, дунул на нее и положил в рот. – У массы всегда вожди: сначала варяги – Рюрик, Трувор, потом доморощенные Иваны. (Протасов сердито сел, схватился за правый бок и болезненно скривил губы; новый, приехавший из столицы врач-психиатр затягивался сигарой; Нину бросало то в жар, то в холод.) Думает гений – осуществляют муравьи. Я гения противопоставляю массе, личность – толпе. Меня интересует вопрос: куда бы человечество пришло, если б у него не было своих Колумбов?
Священник тоже сел и нервно стал набивать себе ноздри табаком.
