Таков скрытый путь жизни человека. Но этого не знает, не может вспомнить человек. И – к счастью.
По завету древних, – так уж искони положено, – каждому достойному покойнику валят на гробовую колоду кедр. Если б в силе был Петр Данилыч, он вместе с сыном выбрал бы самое смолистое, прямое дерево и в два топора свалили бы его на землю. Этим делом заняты теперь двое крестьян по найму и церковный сторож Нефедыч.
Из одного кедра можно бы наделать десяток домовин. Но Марья Кирилловна знатная покойница – ей уготован в жертву целый кедр. Второе же дерево – для праха когда-то обольстительной Анфисы. Может быть, не прогневается она, царство ей небесное, ежели из ее кедра сделают и третью домовину для безвестного покойника.
Следствие не могло в точности установить, кто третий сей мертвец. Следствие установило только, что в огневую, снежную ту ночь исчез Аркадий Шапошников. Возможно, что он воспользовался суматошными событиями последних дней и бежал, как бегут многие из ссыльных. Возможно, что он исчез не как простой политик, а как презренный разбойник: убил Анфису за отвергнутую любовь свою и скрылся. Возможно также, что никто иной, а он спалил дом, Анфису и себя.
А вот неоспоримый факт в протокол предварительного следствия почему-то не попал. Арестованный злосчастный караульный на допросе будто бы клялся и божился, что поджигатель убежал, что он, караульный, стрелял в него два раза, глотку перекричал оравши: «Держи, держи его!» – и никто ему на помощь не пришел. На вопрос же: как поджигатель мог проникнуть в дом? – караульный, после нескольких ударов в зубы, будто бы сказал, что одет он, караульный, был по-летнему – жаркая пора стояла, – а этак с полуночи ударила снежная метель, он дрожал-дрожал, да и пошел домой тулуп надеть, а как воротился, «дом внутрях огнем взнялся».
Да, довольно темная история.
Да и все пока темно и скрыто. Ясен голый факт: в развалинах пожарища обнаружены два густо обгорелых трупа. Человеческого мало осталось в них. Где ж гордая краса Анфисы? Нечто скрюченное, жалкое. И удивительное дело: в остывшем тлене видно, что четыре руки, воздевшись в смертных муках, спаяли мертвецов в одно: трупы лежали на боку, лицо в лицо и как бы обнимались. Загадка эта держалась в памяти народа много лет и наконец, как все, забылась.
И еще странная случайность: пожар съел все, только часы с кукушкой сорвались со стены, упали в подпол и нетленно уцелели. Кукушка распахнула дверку, хотела, видимо, лететь, но испугалась пламени. Стрелки указывали три часа двадцать три минуты. Следователь занес время в протокол. Часы же, на память об Анфисе, пожелал взять пристав.
К вечеру на чистый, нежный снег рухнул первый кедр, краса тайги. Его вершина упала в позеленевший куст боярки. Под кустом – бугристый, похожий на могилу сугроб. Церковный сторож Нефедыч колупнул сугроб ногой.
– Братцы, что это? Птицы!
В разрытом снегу нашли двух погибших лебедей, самца и самку. Они плотно прижались друг к другу, головы спрятали под крыло, да так и замерзли. Лебеди недавно прилетели из теплых стран, но внезапная вчерашняя метель не пощадила их. Эта редкая находка точно так же породила в народе много вздорных толков.
Привезли прах Марьи Кирилловны и поставили прямо в церковь, рядом с прахом убиенныя Анфисы. Отец Ипат отпел панихиду. Народу было много. Марью Кирилловну все любили и жалели, немало пролито было хороших слез.
О смерти матери Прохору сказали не сразу. Петр Данилыч, узнав, перекрестился: рука, хотя с трудом, но стала действовать, язык кой-как пролепетал:
– Жа-жа-жа-лко...
По приезде в город Илья Сохатых послал телеграмму Якову Назарычу Куприянову. Пришел ответ:
«Приехать не могу – дела. Обратись купцу Груздеву он случайно вашем городе. Посылаю телеграмму чтоб ехал к вам Медведево. Он заменит меня. Случае крайней нужды приеду сам».
Иннокентий Филатыч Груздев, – тот самый, что встретился с Прохором на плавучей ярмарке в селе Почуйском, – остановился в «Сибирских номерах». Илья Сохатых, украсив оба рукава траурным крепом, разыскал купца в обеденное время.
– Честь имею рекомендоваться: коммерсант Илья Петрович Сохатых при фирме «Громовы и компания». Вот депеша от купца Куприянова и, кроме нее, несколько трагических несчастий. Инциденты один другого хуже, что можете усмотреть даже из этого печального траура, – он показал на креп, отвернулся, замигал и, сокрушенно махнув рукой, приложил к глазам шелковый платок.
– Вот что, полупочтенный... Садись, говори толком... Я эти финтифлюшки не люблю, – оборвал купец.
Илья Сохатых тяжело передохнул и сел на подоконник.
– Петра Данилыча изволил паралич разбить. Марья Кирилловна скоропостижно приказала долго жить на моих руках. Прохор Петрович слегли-с. Анфиса Петровна – красотка такая была у нас – убита чрез выстрел из ружья-с. Ибрагим арестован-с. Подозрение также могло упасть на Прохора Петровича. Вот в чем суть-с.
– С делами управился здесь?
– Так точно-с.
– Лошадей!
До отъезда Илья Сохатых успел кое-куда сбегать и кое-что купить. Путники ехали быстро, «по веревочке», от дружка к дружку на перекладных.
Доктор прибыл в Медведево на сутки раньше. У него собственный метод лечения. Он дал Прохору сильное слабительное, потом лошадиную дозу брома, на ночь два стакана горячего красного вина и массаж тертой редькой со скипидаром. Больной трижды в ночь сменил мокрое белье и утром встал почти здоровым.
С Петром Данилычем было так. Доктор подошел к нему, грозный, чернобородый, насупив брови и глядя из-под дымчатых очков.
– Подымите-ка левую руку! Подымите правую! Так, все в порядке. Которая нога не действует? Эта? Подымите! Так. Выше не можете поднять? Так. Скажите: до-ро-га...
Петр Данилыч замигал и задудил по-толстому:
– Д-о-о...
– Ну, ну... Так... Ро-оо.
– Ро-о-оо...
– Га!
– Три!! – крикнул Петр Данилыч и засмеялся.
– Встаньте! – приказал доктор.
Больной посмотрел на него растерянно-умоляюще.
– Ну, ну... Живо!.. Встать!
Больной свесил ноги с кровати. Доктор пособил ему подняться.
– Идите! Нечего дурака ломать. Вы здоровы. Идите!
Волоча больную ногу, Петр Данилыч двинулся к креслу, дошел до него и сел.
– Скажите: но-га...
– Но-оо-оо...
– Ну, ну... Не тяните... Га!
– Три! – крикнул Петр Данилыч и опять засмеялся.
Доктор неодобрительно покачал головой, сказал: «Массаж», – сбросил куртку, засучил рукава рубахи и, уложив больного, массировал его ногу целый час. Проверил секундомером пульс, выслушал сердце. Потом спросил фельдшера:
– Банки есть?
– Есть.
