Утверждается, что сознание дает нам приятную иллюзию контроля, тогда как в реальности оно только и может, что беспомощно и тупо (в силу своей природной поверхностности) наблюдать, как проходит игра жизни, поскольку все наши важные ментальные игры разыгрываются целиком и полностью бессознательно
[77].
Очевидно, что Дональд относится к лагерю сторонников главенства бессознательных процессов. Однако, как он сам отмечает, он не занимает жесткую позицию. Даже называя нас «когнитивными зомби»
[78], Дональд все-таки усматривает ценность в сознательности. Он не считает нас всего лишь автоматами, но сознание создает парадокс: оно представляет для нас наибольшую ценность и делает нас людьми, хотя, в сущности, это всего лишь весьма ограниченная функция в сравнении со всем объемом нашей психики. Этот момент я хотел бы подчеркнуть. На мой взгляд, дело не в том, что сознание будто бы не представляет ценности, – просто место его пренебрежимо мало в сравнении с безграничностью нашего бессознательного.
Признание парадокса сознания заставляет удивиться тому, что мы не способны увидеть эти очевидные ограничения. По-моему, барьеры для нашего восприятия ограниченности сознания определяются тем, что наш ум в силу самой своей природы поглощен собой. Объяснение у нас наготове: раз мы сознаем свои мысли, значит, мы и управляем ими. Это схоже с природой магии или иллюзии. Мы воспринимаем результат и объясняем его наблюдаемой цепью событий, не замечая подспудной, настоящей причинности. Марвин Минский в своей книге 1985 г. «Сообщество разума»
[79] решительно подчеркивает этот момент: «Никому из нас не нравится думать, что мы зависим от процессов, которых не знаем; мы предпочитаем объяснять свой выбор намерением, волей или самоконтролем»
[80].
Во многих отношениях мы оправданно боимся отсутствия контроля. Мало того что наше Воображение постоянно создает образы и работает над адаптивными решениями – даже простейшие действия, например импульс повернуть голову, могут инициироваться подсознательно. Нейрохирург Бенджамин Либет провел ряд исследований с использованием стимуляции головного мозга, чтобы изучить этот вопрос. Он рассмотрел вопрос волеизъявления, наблюдая инициацию мысли и поведения и измеряя электрическую активность в нейронных цепях. Он обнаружил, что простые физические действия, скажем взять стакан, мозг инициирует за несколько микросекунд до того, как у нас появится мысль: «Возьму-ка я стакан воды». Значит, наше ощущение, что мы делаем выбор, чтобы инициировать физические движения, весьма неточно
[81]. Наш мозг и наше бессознательное, видимо, делают гораздо больше, чем мы осознаем. Естественно, мы чувствуем себя уязвимыми при мысли, что несколько меньше контролируем происходящее, чем нам бы хотелось.
* * *
Как мы убедились, очень многое в нашем обществе родилось из желания оградить себя от ощущения утраты контроля. Сам факт, что мы предполагаем у себя больше автономности, чем реально имеем, показывает, насколько некомфортна для нас собственная неизбежная уязвимость. От самого существования «бесстрашия» в очень разных культурах до хитроумных психологических защит от эмоциональной боли и развитых технологических структур, дающих нам оружие против социальной неуверенности, – мы видим множество значимых свидетельств того, что люди не любят бояться и еще меньше любят признавать свой страх.
Давайте вернемся к моему пациенту Мейсону, о котором шла речь в начале главы. Мы видим, что наше бессознательное – это не только место рождения богатого, жизненно важного для нас Воображения, но и место, где живут наши травмы и страдание. Прошлый опыт, во многом содержащий неустраненную боль, остается с нами – в хранилище, которое принято называть долгосрочной памятью. Особенно серьезные проблемы это создает потому, что наши системы безопасности, которые мы называем Страхом, призваны уберегать нас от угроз. Один из главных сигналов головному мозгу, что мы близки к опасности, – это боль. Поэтому если системы распознавания угроз замечают внутреннюю боль, то уводят нас подальше от этой боли – так они устроены.
Ум осуществляет этот уход от боли посредством так называемых психологических защит. Защиты включают относительно беспроблемный опыт: позитивное мышление, рационализацию, обесценивание, контекстуализацию и избегание. Все мы в какой-то мере используем эти защиты в повседневной жизни, когда боль не слишком сильна. Однако такие защиты, как расщепление и диссоциация, используются нашей психикой, когда боль грозит раздавить нас. Это защиты, рожденные травмой, и соответствующие процессы происходят c нами, а не осуществляются нами. В отношении использования здесь слова «травма» важно отметить, что под ним подразумевается опыт, чрезмерный для нашей нервной системы. Он может возникнуть в результате острой травмы, например похищения, сексуального насилия, физического насилия или пытки, но может и стать следствием, как ее иногда называют, «травмы с малой буквы "т"». Эта менее тяжелая форма травмы представляет собой повседневный опыт, который, постепенно накапливаясь, становится непосильным для нервной системы. Некоторое пренебрежение, отсутствие эмоционального признания или даже слишком ярый родительский контроль могут вести к «травме с малой буквы "т"». Эти «немного чересчур» и «немного недостаточно» вынуждают наш ум принимать более решительные меры для обеспечения выживания. Образно говоря, мы строим стены, хороним части своего «я» или бежим. Внутри нас при этом происходит нечто весьма серьезное. Наша психика способна рвать связи памяти, изолировать негативный опыт и расщеплять личность на много частей. Если эти защиты становятся хроническими, рассчитывать на благополучие очень трудно.
Наш Страх перед собственной психикой трагичен по своей сути, потому что именно те внутренние переживания, которые требуют наибольшей нашей заботы и внимания, – боль и страдание – становятся для нас угрозой, чем-то, от чего нужно защищаться. Мы поворачиваемся спиной к самим себе и, сохраняя себе жизнь, теряем свою главную ценность – собственный ум.
Глава 6
Можете себе представить?
…Чем меньше страха и сомнения включается в процесс преподавания, тем легче совершать естественные шаги обучения.
Тимоти Голви
Как психотерапевт, я часто ощущаю мучительную невозможность достучаться до человека, охваченного отчаянием. Любая попытка привнести свет в его тьму оказывается неудачной. Ум отчаявшегося человека чем-то похож на бетон: ничто не проникает внутрь, ничто не пробивается наружу. Кажется, все усилия помочь таким людям обречены на провал. Хотя безнадежность, которую они испытывают, на деле может быть и не такой беспросветной, как кажется, но для самой личности отчаяние реально и неизбывно.
