Глава 7. …и чем-то большем
…что закономерно приводит к вопросу: что же делать с ненавистью? И надо ли что-то с ней делать?
Разумеется, надо, если вы не хотите, чтобы ваша жизнь зависела от того, кого вы ненавидите. Чтобы ваше внимание было сосредоточено на нем, а не тысяче иных, куда более приятных вещах.
Ответ на вопрос «что делать» и «как делать» несколько сложнее, и в то же время он прост до примитивности.
Измените свое мнение. Оно, мнение – ваше, вы можете делать с ним что хотите.
Рассмотрите, для чего вам нужна ненависть, что именно вы прячете за ней от самого себя. Допустите, что «оно» в ваше зоне ответственности, а раз вы за это отвечаете – то именно вы это контролируете. Именно вы можете исправить пусть не прошлое, но его последствия. Исправить не местью, которая только ломает, а действиями во благо. Себе во благо, разумеется. Я ни в коем случае не призываю всех простить, закрыть глаза на чужие неэтичные поступки и провозгласить себя «хорошей и добродетельной» жертвой. Нет. Я призываю простить себя, принять как данность то, что лично вы сами не всегда поступаете красиво и этично, и признать, что наказание себя за ошибки никому не сделает лучше. Что нужен другой способ возмещения ущерба: себе ли, другим ли. А главное, что признание своей ошибки вас не убьет и даже не покалечит. Быть неправым – не опасно.
А если быть неправым не опасно, то и основная причина для ненависти (отрицание ради собственной безопасности) становится вовсе не такой жесткой, какой казалась.
С.ш. Бруно Майнер, из лекции «Природа эмоций»
Рональд шер Бастерхази
1 день журавля, Риль Суардис
Сначала закрытых век коснулся свет. Бесшумно и нежно, словно поцелуем.
Затем послышался голос: усталый, мягкий, с легкой хрипотцой, словно его владелец последние три часа вел переговоры, имеющие цену жизни и смерти.
— Роне, — дотронулся голос до его слуха, отозвался теплом во всем теле.
И, наконец, ноздрей коснулся запах моря, нагретого солнцем песка, сосен и оружейного масла. А еще запах пыли, пота, вина, чужих духов и… грозы.
Негу как ветром сдуло. Роне резко открыл глаза, обернулся — и смерил взглядом остановившегося в дверях полковника Дюбрайна. То есть уже генерала, но в старом полковничьем мундире.
— Как мило с твоей стороны зайти ко мне, — усмехнулся Роне, цепляясь взглядом за руки в черных перчатках. Изящные, сильные руки с длинными пальцами. Правая небрежно опиралась на дверной косяк, левая лежала на эфесе шпаги.
Взгляд сам собой скользнул выше, по безупречному черному френчу с серебряным кантом и белоснежному вороту сорочки, остановился на твердом подбородке, едва-едва притрагиваясь к резко вылепленным губам. Без улыбки. Но с усталыми черточками в уголках. Эти черточки хотелось стереть пальцем, дотронуться до губ и потянуть уголок вверх и в сторону.
Полковнику… нет, теперь уже генералу МБ идет улыбка.
Роне хотел бы, чтобы при взгляде на него генерал МБ улыбался.
И совершенно не хотел слушать упреки.
От Дюбрайна слишком сильно пахло грозой, чтобы обойтись без упреков. Шис знает, какое дерьмо ему рассказала глупая девчонка. Она все и всегда понимает не так. Делает не так. Портит все на свете. И если сейчас Магбезопасность разочарованно скажет: «Ну ты и сволочь, темный шер», — виновата будет она.
И в том, что Роне не смеет посмотреть светлому шеру в глаза — тоже она. Потому что он знает, что прочитает в штормовой бирюзовой глубине. То же самое, что уже видел сегодня, в тот короткий миг, что уделил ему Дюбрайн.
Ровно один миг и одна укоризненная фраза, не подразумевающая возможности оправдаться.
Проклятье. Мог бы не приходить ради вот этого вот. Мог бы не заставлять надеяться — так, что сердце выпрыгивает из груди, что воздух застывает в легких, а пальцы дрожат и тянутся к нему, не только пальцы, Роне весь тянется, ловит его запах, отблески его света, и больше всего на свете хочет коснуться.
Кожа к коже. Суть к сути. Голодная одинокая тьма и щедрый обжигающий свет.
— Ты позволишь войти, мой темный шер? — плеснуло на Роне чем-то горячим и ослепительным, и в темной комнате стало светлее.
Наверное, луна вышла из-за туч. Или фонарные жуки залетели в открытые окна. Специально, чтобы один глупый темный шер решился поднять взгляд, посмотреть в самую суть манящего света… И осознать, что Дюбрайн сегодня допустил фатальную ошибку. Он зашел в логово Тьмы сам, добровольно, не предприняв никаких мер безопасности. Так что сегодня Тьма получит все, чего так давно желает. И никаких, дери их семь екаев, упреков!
— Заходи, — ответил Роне, отметая глупые сомнения. И, подождав, пока светлый шер сделает два шага, велел: — Замри.
Дюбрайн удивленно остановился, скованный эфирными потоками. Вот и пригодилась сеть, поставленная на мастера теней.
— Роне, какого?..
На мгновение показалось, что генералу МБ больно. Что его боль касается Роне, резонирует с его собственной, и они оба падают в нее, падают, и невозможно достичь дна.
Но мгновение прошло вместе с остатками сомнений. Роне слишком долго ждал, чтобы сейчас отступить.
— Я хочу видеть тебя голым. Ты же понял, мой свет, что сегодня не сможешь отказать мне.
На мгновение Дюбрайн прикрыл глаза, вспыхнул ослепительно прекрасным сиянием — жемчужным, лазурным, лиловым, огненным и золотым — и едва заметно улыбнулся.
Роне выдохнул. Никакой боли, ему примерещилось. Все с Дюбрайном в порядке.
— Сегодня я не захочу тебе отказывать, — низко, с манящей хрипотцой поправил его Дюбрайн и поднял руки к воротничку, расстегнул верхнюю пуговицу френча.
Роне тяжело сглотнул. В горле внезапно пересохло, колени ослабли. И почему он был уверен, что шисов светлый шер возмутится и станет сопротивляться, а Роне придется надавить на него, показать, кто здесь хозяин…
— Разумеется, ты, мой темный шер, — так же тягуче сказал Дюбрайн, скидывая на пол перевязь со шпагой и френч, а потом открывая шальные, с расширенными зрачками глаза.
