Кто бы мог подумать, что генерал Магбезопасности способен плакать. Что он позволит себе плакать вот так, в объятиях темного шера. Позволит видеть себя уязвимым, беззащитным, жалким… нет. Ни в коем случае не жалким. Прекрасным. Доверившимся. Ему, темному шеру, своему палачу и любовнику. Тому, кто подарил ему свое сердце и подарит все остальное. Все, что осталось. А если не осталось — украдет, сотворит… неважно. Отдаст, и все тут.
— Все хорошо. Дайм… Дайм, свет мой… — Роне дотянулся до мокрых глаз, стер слезы пальцами, и что осталось — губами. — Ведь все хорошо. Мы вместе. Я люблю тебя, слышишь?
— Слышу. — Наконец светлый шер перестал вздрагивать и открыл глаза. Уставился на Роне требовательно. — Обещай мне кое-что, Роне.
— Все, что ты хочешь.
— Вот так просто, да?
— Ага. Вот так просто. Вообще-то уже давно так просто. Помнишь, я поклялся тебе? Все, что ты захочешь, по первому твоему слову.
— Помню. Но ты так и не сделал того, о чем я просил.
«Помирись с Шуалейдой, не рвите меня на части».
— Я пытался, не вышло.
«Невозможно помириться с тем, кто мириться не желает».
Здесь Роне ждал чего-то вроде «дешево же стоят клятвы темного шера». Не дождался.
— Сделай это как-то иначе, Роне. Для начала перестань ее ненавидеть и обвинять во всех грехах мира. Твоя ненависть, помноженная на ее — это же дыссак всей Тверди.
— Не во всех грехах, — пожал плечами Роне. — Только в том, что она действительно сделала.
— Но этого достаточно для ненависти, да?
— Дюбрайн, она — самовлюбленная идиотка с драконьим пламенем в кривых ручонках. Она не желает думать головой хоть немного. Если бы у нее были мозги, разве она бы держала возле себя убийцу? Ты только вдумайся: Ристана заказала ее в гильдии, гильдия прислала мастера, а она, вместо того чтобы избавиться от этой дряни и выдохнуть спокойно, взяла его в постель!
— Ты ревнуешь.
— Я?! Чушь! Я не ревную к бездарным куклам! Тем более — не ревную эту дуру. Она мне даром не сдалась.
— Неправда. Ты ее любишь, Роне. Вот здесь, — Дайм положил руку прямо на скрытый лучшими иллюзиями шрам, под которым качало кровь артефактное сердце.
— Ты ошибаешься, Дюбрайн. То, что вот там, не способно любить.
— Разве? А кто-то мне только что говорил…
— Что люблю тебя. Да. Я люблю тебя, Дюбрайн. Но не этим… органом.
— Да уж, действительно, — усмехнулся Дайм, просунул руку между ними и сжал… проклятье… так сладко и так правильно сжал, до горячей волны по всему телу, до искр перед глазами, до непроизвольной судороги бедер. — Двумя органами сразу был бы перебор, поэтому ты предпочитаешь… э-э… — Он снова сжал, а потом погладил по всей длине. — Что-то более заметное и однозначное.
— Дюбра-айн, шисов ты дысс…
— Ты уж определись, шисов дысс или сука. От этого зависит, кто кому вставит.
И что, у Роне были какие-то шансы оставить это откровенное требование без ответа? Никаких. Никогда. Если светлый шер просит его отыметь, никто в здравом уме не откажется. В нездравом — тоже. Поэтому Роне одним плавным движением перевернул его на спину, укрывая собственным телом, и вклинился коленом между ног.
— Я точно знаю, кто сейчас будет скулить, как течная самка собаки, — сказал он, глядя прямо в затуманенные желанием бирюзовые глаза, и завел руки Дюбрайна наверх, перехватил оба запястья ладонью.
Тот не сопротивлялся даже для виду. Только сам развел колени и сладко, невыносимо сладко простонал:
— Роне-е…
— Начинаешь скулить?
— Да. Пожалуйста. Я голоден, — сказал он хрипло, непристойно и откровенно разметался на черных простынях, распустил эфирные крылья.
Да. Точно — его аура была как крылья, сотканные из звездного света, морского бриза и вулканического огня. Подаренного и принятого огня. Не Алым Драконом подаренного, а им, темным шером Бастерхази. Вместе с жизнью и сердцем.
Он был весь — свет с тонкими прожилками тьмы. Под Роне, открытый, влюбленный и готовый подарить всего себя в ответ.
Боги. Этого было достаточно, чтобы кончить. Позорно, как впервые дорвавшийся подросток.
Пришлось напомнить себе, что он — вообще-то взрослый, мудрый и опытный темный шер девяноста лет от роду. Он не кончает только от того, как некий лежащий под ним генерал МБ прикусывает нижнюю губу и гладит его под коленкой босой стопой. От того, как тот просит:
— Трахни меня, мой темный ше-ер! — и срывается на крик, когда Роне берет его, втискивается в узкое, горячее и нежное на всю длину, до упора, и вдалбливается, ничего больше не видя перед собой, кроме светящейся морской бирюзы, и тонет, тонет… — Роне-е-е! Шисов ты…
— Люблю тебя. Люблю. Мой свет. Мой Дайм. Мой… Дайм?
Никто не ответил.
Ни мокрая простыня под ним. Ни заглядывающая в окно луна. Ни скорчившийся на каминной полке дохлый гоблин.
Никто.
Не было никого. Был сон — и он закончился.
Зажмурившись и впившись зубами в собственное предплечье, Роне завыл.
Глава 8. И еще немного о дружбе
Опасность ментального воздействия пятого уровня не только в возможных нарушениях психики по причине смещенного восприятия реальности, но и в последствиях от некорректного прерывания данного контакта. Среди таких последствий могут быть провалы в памяти, неуверенность в реальности окружающего мира, магическое истощение, ложные воспоминания, фантомные боли различной продолжительности, но самое опасное — потеря связи между душой и телом. Так как МВ5 процесс не только психо-магический, но и метафизический, максимально приближенный к переносу души из физического в духовный план, при некорректном прерывании душа может оказаться и вне собственного тела, и вне общего ментального пространства. Как результат, возможна смерть как контактера, так и реципиента МВ5.
С.ш. Майнер, «Введение в менталистику»
1 день журавля, Риль Суардис
Дамиен шер Дюбрайн
— Шеф! Очнитесь, шеф! — заполошно орал и тряс бессознательное тело идиот в черном мундире МБ. — Вам нельзя умирать, ширхаб вас нюхай!
Кто ж так реанимирует? Зря я ему поставил зачет автоматом, ой зря. Двоечник, — подумал Дайм, глядя на все это безобразие сверху.
Сверху?
Проклятье!
Если бы у него сейчас были руки, он бы этому имбецилу, исключительно божеским попущением получившему звание капитана МБ, все конечности оборвал. Включая голову!
В подтверждение диагноза Герашан вытащил откуда-то из воздуха ведро с водой и окатил бессознательное тело. Своего непосредственного начальника, между прочим! Никакого уважения.
