– Так, может, она права? – уточняет несмело. – Стоит отпустить лишнее и наслаждаться тем, что у тебя есть…
– Не могу, – произношу отрешённо. – Это день за днём крутится в мыслях. Накручивая себя до возможного предела. Коря за это "несоответствие" жизненным нормам… Я попросила адвоката подготовить документы. Подам на развод, если и в третий раз ничего не получится. Мам… – запинаюсь, переводя дыхание. – Антон заслуживает растить своего ребенка, а не того, что я выберу, точно в супермаркете, в одном из детдомов.
– Не говори ерунды, – доносится напряжённо в ответ.
Мама приобнимает сильнее, вытирая свободной рукой сказывающиеся по моим щекам слёзы. – Тебе действительно надо отвлечься от этих мыслей. Может рвануть вдвоём на дальние пляжи? Твоя работа… Родная, она зацикливает тебя только сильнее. Я очень горда за тебя и папа оценил бы твоё начинание глубоким восхищением, но сейчас оно, в буквальном смысле, сжирает тебя заживо.
– Знаю, – роняю с горькой улыбкой. – Но эти дети для меня всё. И каждое их достижение я проживаю точно своё. Я не могу лишить рабочих мест пятнадцати человек, которые мне доверяют. Мам… У меня в учениках более трёх сотен детей, которых я знаю поименно! И среди них девяносто процентов из семей, находящихся за чертой бедности. Их родители не смогут дать детям хорошее платное образование, а значит, они станут обречены пойти по стопам таких же счастливцев. Станут работниками "сферы туристического обслуживания"… – кривлюсь в желании сплюнуть от подобной несправедливости. – Талантливые девочки не смогут прыгнуть выше установленного потолка, уйдя в массажистки днём и дешёвыми проститутки ночью. У меня есть возможность изменить хотя бы несколько жизней из заявленного количества. И это намного ценнее, чем возможный доход с десятком нулей, который остальные устанавливают за обучение. Это я плачу детям собой за эмоции, которые от них получаю взамен… Вот такая, к чёрту, благотворительность…
– Вижу и твой безымянный меценат вновь объявился, – протягивает отстраненно, перескакивая с темы на тему. – Может быть, поэтому ещё ты…
– Прекрати. Умоляю, – отмахиваюсь недовольно. – Игорь к этому не причастен. Антон тоже. Для него подобные разовые суммы слишком велики.
– Остаётся Всеволод, – заключает без тени укора. – До сих пор таит надежду вернуть тебя?
– Не имею понятия о чём-либо, касаемо его жизни. И эта тема не стоит обсуждения, так как моё предыдущее заявление никак с ним не связано, – заключаю серьезно, не желая, чтобы перевирались мои же слова. – Антон не давал мне и единого повода пожалеть о принятом в его сторону решении. Не стоит упоминать сейчас какие-то проснувшиеся к другому чувства…
– Тем более, родная. Мне сложно понять, как ты могла задуматься о подобном шаге… Вспомни свою свадьбу, – произносит, пронизывая острой иглой сердце. – Ваши клятвы друг другу, выворачивающие эмоции наизнанку своей искренностью и трепетом. Взгляды, которыми вы заклеймили друг друга, зачитывая слова, идущие из недр души…
– И я клялась не причинять ему боли, – заключаю на выдохе, царапая горло колкостью фразы. – Разве это обещание не нарушено десятки раз за истекшие несколько лет?
Мама молчит в ответ, согревая тяжелым выдохом в плечо, мою озябшую от излишнего напряжения кожу. Спокойные волны, омывающие ступни, утягивают за собой скоротечный бег мыслей. Уводят на глубину. В лазурные отблески тех безоблачных дней. К просторному бунгало на берегу океана, окутанного солнечным светом и белоснежным песком. Сравнимым с моим тонким шифоновым платьем и длинной ажурной фатой… Крепкая рука Сергея, ведущего к алтарю вместо отца, сдерживает ощутимый мандраж. Маленькая церквушка, притаившаяся в тени высоких деревьев, находится в десятке метров от места нашего обитания. Тут же. На берегу. Деревянная лестница устремляется вверх. На небольшой пригорок. Скрипящие ступени под босыми ногами, навевают небывалое чувство азарта: поскорее совершить этот желанный шаг. С учётом того, конечно, если до искомой точке мне всё же удастся живой и невредимой дойти. Запах свечей и благовоний сбивает с ритма, приковывая взгляд к ликам старых, потерявших цвет, икон. Всё кажется слишком хрупким. Зыбким и невесомым. Таким же, как и обряд, который должен провести невысокий, сухожилый, русскоговорящий священник. Я смутно помню обеды, которые он просил повторять нас обоих. Слова, озвученные каждым из нас после. Импровизацию, идущую от сердца. Вне заученных фраз или заготовленных суфлерских листков… Видеозапись в подобных местах строго запрещена… Я помню лишь ощущение. Всецело чувствую это вновь, спустя годы, стоит только плотнее прикрыть глаза. И это время, пролетевшее в одночасье, в то же время, растянувшееся на века, мне было спокойно в объятиях своего мужа. Тогда… Всегда, если быть честной. В руках Антона. И держа его за руку. Я плакала от ощущения удушающего счастья, лишающего способности нормально дышать. Дрожала от лёгких соприкосновений. Словно до этого дня он не притрагивался ко мне и вовсе. Касалась губ, спустя долгие часы вынужденного воздержание во время обряда, испытывая чувство, сравнимое, разве что с моральным оргазмом. А сейчас… Сейчас. Ощущая расщепляющую на молекулы боль, я готова… Нет, не готова. Решила для себя, что должна. Отпустить. В случае повторного провала. Не имея морального права изводить собой дальше. И больше…
– Улетаю завтра вечером, – монотонно произношу в адрес мамы. – К обеду следующего дня буду на связи.
– Передай ему от меня спасибо, – произносит нейтрально.
– Мам, я не собираюсь… – твержу упрямо на выдохе. – Антон как-то усмехнулся над тем, что занимаясь благотворительностью и извечным поиском инвесторов на светских раутах, для своих проектов, я добела отшлифовала свою карму. Возможно, Всеволоду сейчас импонирует то же самое. Зачем лишать человека удовольствия в жизни?
– Родная, ты должна постараться его простить. Нельзя копить в себе обиду. От неё надо избавляться в зачатке, не позволяя разъедать собой сердце.
Поджимая губы, с виноватым взглядом смотрю на неё, произнося раньше, чем получается обдумать озвученное:
– Мам, ты простила папу за то, на что он обрёк тебя той злосчастной поездкой?
– Я вообще не должна была ехать, – улыбается с нотками грусти, не меняющими той нежности, от которой буквально светится её лицо. – Может быть, останься я дома – всё было бы иначе. Да только я не хочу думать об этом и, родная, прошлого не изменить. Не вернуть. Я перед Богом давала обещание твоему отцу быть с ним до последнего вздоха. Так или иначе, я это исполнила. У меня нет повода кого-то корить. Я благодарна Всевышнему за каждый прожитый день и ежедневно молю его, чтобы ты была счастлива.
Пытаюсь выдать ответную улыбку, которая перекашивает губы гримасой, попадая в теплые объятия, прижимающие к ровно бьющемуся, спокойному сердцу.
– Когда назначена дата подсадки? – уточняет, невесомо поглаживая меня по спине.
– Через месяц, – роняю обрывисто.
– Значит, успеешь сотни раз всё переосмыслить, – с долей улыбки, насыщающей голос, подводит тихий, неспешный итог.
