– Постойте, – произношу не своим голосом. Охрипшим от слёз. Затихшим почти до шепота.
– Кристин, надо узнать как всё прошло… если закончилась операция, – напряженно проговаривает, заметно прикладывая серьёзные усилия, чтобы голос звучал как можно спокойнее.
– Павел Давыдович, – пытаюсь улыбнуться, ощущая, что проваливаю эту нелепую попытку. Моё лицо, словно в насмешку над подсознанием, искривленное страхом и неизбежностью, с разводами туши под заплаканными глазами, отражается в зеркале фойе. – Расскажите мне, что произошло, – выдавливаю из себя дрожащим от отрицания голосом.
– Астахов не объяснил? – непривычно тушуется под моим пустым взглядом.
Что тут объяснять? Кажется, я поняла всё, едва увидев Павла в гримерке. Поняла… Не в силах принять. Допустить мысли, что с родителями могло что-то случиться. Осознать, собрав информацию по обрывкам фраз, что моя мама в данный момент… а отец…
Господи, голова идет кругом! Я не осмеливаюсь даже мысленно произнести это слово, не то, чтобы запустить в голове логическую цепь обличающую происходящее. Нет! Этого не может быть! Я разговаривала с мамой с утра. Погода была прекрасной, и в её голосе не было и намека на какое-то беспокойство, дурное предчувствие… Чёрт, о чём я вообще думаю? Как это связано?
– Я не разговаривала сегодня с Ваней, – точно китайский болванчик, совершающие противоположные обыденности действия, мотаю головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от обрывков мыслей, наполняющих голову. Алкоголь сделал своё дело, сломав незримый щит отрицание действительности и от настигающих эмоций уже нет спасения. При желании некуда деться.
– Мне тяжело об этом говорить, – произносит, словно выдавливая из себя каждое слово. – Кристин, я и сам ещё толком не знаю всех обстоятельств. Приехавший на место аварии инспектор, позвонил мне, потому что номер значился последним в вызовах, а искать в телефоне имена родственников не было возможности. Я сам смутно помню разговор с ним. Первая реакция– это шок. С трудом понял, о чём он вообще мне говорит… Выехал на место, а там… Тридцать километров от города… Их уже отправили в больницу. Машину я узнал, разве что, по цвету кузова и номерам. Это разбило последнюю надежду о возможной ошибке… Кристин, ты вообще меня слышишь? – уточняет, встревожено глядя на меня.
– Да, – произношу на выдохе, закрывая лицо руками. – Но не понимаю ни единого слова. – Обреченно всхлипываю. – Не хочу понимать…
– Пошли… – обнимает за плечи, тяжело вздыхая. – Надо узнать как у Марины дела. Слезами ты сейчас не поможешь.
Широкие больничные коридоры, выкрашенные в светлые тона, которые, словно в противоречие изначальной задумке, давят на сознание, а не действуют расслабляюще. Редкий медперсонал, проходящий мимо с таким выражением лица, будто нас просто не замечают. Некоторые словно нарочно устремляют взгляд вдаль или в пол, лишь бы не встречаться со мной глазами.
Синие бахилы на ногах, взявшиеся ниоткуда, белый халат на плечах. Самопроизвольно скатывающиеся из глаз слёзы. Всё как во сне. И этому не видно конца. Горящая табличка, с надписью "посторонним вход запрещён ", в конце одного из коридоров. Грузный мужчина, с головы до ног упакованный в одноразовое обмундирование: синие бахилы, перчатки, халат, маска, шапочка. Из-под всего этого видны только серьезные глаза и широкие, напряженные брови.
Пятиминутное объяснение с Павлом. Перестаю вникать в слова после услышанного:
– Перелом позвоночника… черепно—мозговая травма… мы делаем всё возможное…
Отпускаю руку Павла, до сих пор крепко удерживающую меня на тонкой грани надежды. Еле волоча ноги, дохожу до угла, плавно оседая в него по стене. Не слышу, что твориться вокруг, не различаю слов. Закрываю глаза, не плотно смыкающиеся под потоком льющихся слёз. Этот человек говорил лишь о маме, а отец… Нет. Не верю… Нельзя даже допускать этой мысли. Она не может быть правдой!
Веки тяжелеют. Руки безвольно опущены вниз, словно плетья. Чувствую, как меня трясет и не понимаю причины происходящего. Закусываю губы до боли, сдерживая безвольный крик, грозящий взорвать тишину окружающего пространства. Необходимо держать себя в руках. Надо. Для чего? Мысли спутаны. Обрывки фраз всплывают в сознании. " Перелом позвоночника… черепно—мозговая…" заезженной пластинкой пульсирует где-то в висках. Это не может быть правдой. Чем я это всё заслужила?
Издаю болезненный стон, ощущая участившуюся тряску. Это не озноб, пронзающий тело. Влияние извне. Тёплые поцелуи на щеках и голос, звучащий, словно эхо в пустой комнате:
– Крис, пожалуйста, посмотри на меня, – умоляющий тон, заставляющий приоткрыть непослушные глаза.
– Вань, папа… – не могу произнести большего, срываясь на жалобный писк. Обхватываю его шею руками, сжимая до боли в суставах. Не в силах более сдерживать натиск эмоций, разрываюсь слезами, горько всхлипывая на его плече. Звуки отдаются эхом в пустом коридоре. Устрашающе отражаются от стен, став похожими на вой раненного зверя. Что-то говорю, мало отдавая себе отчёт в льющихся потоком бессвязных словах. Он тихо гладит меня по голове. Прижимает сильнее, сдерживая вибрацию моего тела. Истерику, грозящую перейти в неосознанный крик.
Я всё ещё что-то бормочу, всхлипывая и вздрагивая в его руках. Заливаю слезами, пахнущий родным запахом свитер. Затихаю и взрываюсь вновь. Резко. Не в силах контролировать перемены громкости голоса. Ощущая полное опустошение. Бессилие. Моральное. Физическое. Не способность повлиять на ситуацию. Изменить. Предотвратить. Повернуть её вспять.
Хлопнувшая поблизости дверь. Глухой голос заставляет обратиться в слух, приподняв голову вверх, зажмурив от яркого света, словно засыпанные песком глаза.
– Состояние стабильно—тяжёлое. Операция прошла успешно. Говорить о дальнейшем можно будет по исходу двух суток…
Кажется, в этот момент я вообще не дышу. Не живу. Существую на грани. Держась из последних сил.
Подаю голос, прочищая пересохшее горло:
– Можно мне её увидеть..?
Слышу в ответ безразличное, категорическое:
– Нет.
– Езжайте домой, – произносит более мягко. – Здесь вы сейчас ничем не поможете. Мы сделали всё необходимое. Теперь всё зависит от способности к восстановлению её организма.
– Я останусь, – безвольно склонив голову на Ванино плечо, парирую сухо.
– Врач прав, – неловко врезается в разговор Павел. – Всё будет хорошо. Марина справится, а тебе необходимо немного отдохнуть.
– А папа… – стискивая губы до боли, буквально впиваясь в кожу зубами, произношу быстро, боясь озвучить мысль до конца. Не говорить сейчас о нём, будто не вспоминая о присутствии в этой ситуации. Создать иллюзию о том, что в машине его не было вовсе намного проще, чем обличить реальность в слова. Он просто ещё не вернулся из рабочей поездки. Задержался на время. Не смог быть рядом со мной в этот тяжёлый момент.
Подсознание отчаянно настаивает на этом. Хватается, как за соломинку в эту спасительную мысль. Отвергает неизбежное. Позволяя уверовать в то, что вот-вот он появится в этом неуютном больничном коридоре. Прижмет к груди, крепко удерживая в объятиях. Успокоит одним присутствием рядом. И, откинув в сторону все разногласия, былые обиды, прошепчет на ушко, с особой интонацией, так, как умеет лишь он:
