– Если бы не ты, я бы не поругалась с отцом в последний вечер, когда видела его живым! А после его гибели ты бессовестно вторгаешься в мою жизнь, предлагая помочь? Неужели твоих мозгов не хватает на то, чтобы понять насколько уже всё испоганил?
– Это всё? – бросает устало. – Или есть ещё что-то, в чём ты хочешь меня обвинить? Подвинься. Я пройду мимо и твоя истерика утихнет сама собой.
– Да провались ты ко всем чертям! – выпаливаю в сердцах. – Тебе там самое место!
– Не богохульствуй, – отвечает с усмешкой, вторгающейся в голос. – Ты рядом со святым местом.
Делает шаг в сторону, пресекаемый мной. Мгновенно хватаю его за подол пиджака, одергивая остаться на месте.
– Я предложил тебе помощь, – произносит спокойно. – Ты отказала. Делать повторное дважды не имею привычки. Чего ты хочешь теперь?
– Чтобы ты не сбегал от разговора и выполнил своё обещание, брошенное когда-то на воздух! – кричу яростно, обретая в его спокойствие обманчивое бесстрашие. – Знаешь, почему я не вышла за него? – делаю рукой резкий жест назад, в сторону Вани.
– Знаю, – издевательски вторит в ответ, растягивая губы в едва заметной улыбке. – Из-за меня.
Не сдерживаясь, повторно бью его в грудь, желая в этот момент оставить хлесткую пощечину на холеном лице. Слёзы, без остановки, правда, более медленно катятся из глаз, а я продолжаю:
– Папа всегда говорил мне, что слова мужчины не должны расходиться с его действиями. В твоём случае данное утверждение тоже не работает!
– Не припомню, чтобы когда-то наговорил тебе лишнего, – наклоняет голову в сторону, серьезно присматриваясь ко мне. Заключая самодовольно:
– Если я тебя сейчас поцелую – станет легче? Думаю нет, – размеренно отечет на свой же вопрос в тот момент когда я, как-то резко перестав плакать, собираюсь сказать очередную колкость.
– Ни тебе. Ни мне, – продолжает бесстрастно. – А поступки видеть ты не способна, ослепленная эмоциями, которые не поддаются контролю. Не профессионально, – качает головой, ухватив обеими руками за талию, легко переставляя меня в сторону, точно невесомое препятствие. Завершая фразу тихим: – Хотя, в твоём возрасте выглядит вполне умиляюще, а следовательно, простительно.
Лишь поджимаю от сильной досады губы, слыша за спиной его удаляющиеся шаги, а со стороны въезда появляется чёрный, длинный катафалк, притягивающий остатки внимания. И эта глупая перепалка, завершившаяся минутой назад, уже не имеет смысла. Как и все слова сожаления и прочая чушь, что сейчас может быть сказана.
Оборачиваюсь, чувствуя присутствие сзади, кривясь, произнося:
– Прости, Вань.
– Что это было? – недовольно хмыкает в ответ.
– То, чего мы все опасались, похлопывая меня по плечу, с серьёзным лицом, заключает Павел.
Я же в ответ лишь сильнее отвожу в сторону глаза, закусывая губы. Повязываю на голову черный платок, следуя за процессией в храм. На входе, вбирая в замок пальцев толстую свечу из рук Павла, в последний раз натыкаюсь взглядом в статную фигуру, упакованную в дорогой, идеально сидящий темно—серый костюм. Коротко стриженный затылок. Уверенную позу, отдающую властью. Опуская глаза, прохожу вперёд, оставаясь в первых рядах. Мысленно стараюсь отрешиться от происходящего в зале. Не смотреть вперёд. Тем более по сторонам. Зафиксировать взгляд на свече, истекающей вместо меня слезами, скатывающимися вниз, к пальцам, каплями мгновенно застывающего воска.
Дрожащими губами бесшумно повторяю, всплывающие в памяти молитвы, которым когда-то в детстве учила мама. Слёзы словно высохли. Моё поведение, со стороны, явно отдаёт неадекватностью. В который раз, ловлю себя на бессовестном желании сбежать подальше. Прямо сейчас. Переложив этот фарс на плечи кого-то другого. Ситуацию не изменить. От меня совсем ничего не зависит. Всё происходящее вокруг не имеет ничего общего с отцом. Хочется думать именно так. Не смотреть пред собой, навсегда запомнив его прежним. Живым… Бесконечные слова батюшки, не находящие отзыва в сознании. Запах ладана. Тусклый дневной свет, падающий вниз из небольших окон, находящихся на неимоверной высоте, где-то в возвышении свода. Отрешенно наблюдаю за всем, не смотря перед собой. Церемония длится слишком долго, точно кто-то остановил ненароком разогнавшееся время. По внутреннему ощущению прошло более двух часов. Оказалось всего сорок минут.
Первым, что сделал Павел, доведя меня до машины – протянул пластиковый стакан с водой, щедро сдобрив его какой-то настойкой из небольшого флакона. В другой ситуации я б задала кучу вопросов. Сейчас же молчание казалось единственным спасением.
Похороны, в отличие от отпивания, наоборот прошли слишком быстро. Словно все, как и я, пытались поскорее справиться с происходящим, покинув удручающую территорию кладбища. Нескончаемый поток соболезнований. Лица, смешавшиеся в одно неопознаваемое пятно. Опущенный взгляд в рыхлый холмик земли. Желание оказаться одной. Крепкий замок рук, сковывающий плечи. Пустота, грозящая преследовать меня по пятам. Вечно.
Не обращая внимания на косые взгляды, ухожу из ресторана спустя два часа от начала поминок, больше похожих на нелепое комедийное шоу. Собравшиеся, сбившиеся в небольшие стайки, уже через час отвлеченно о чём-то беседуют, стирая улыбки с лица лишь в момент, когда замечают на себе посторонний серьёзный взгляд.
Преодолевая возрастающее внутри отвращение к поведению, якобы близких отцу людей, выдерживаю на месте, во главе стола, минимальный отрезок времени, сбегая при первой возможности, когда, кажется, все, выполнив свой долг, перестают обращать на меня внимание.
– Куда ты поедешь? – уточняет Павел у двери такси.
– В больницу, – произношу отрешенно в ответ. – Какая разница, где сидеть? Там создаётся впечатление, что моё присутствие ей помогает. На что-то влияет. А здесь…
Медперсонал в отделении уже стал обращать на меня внимание и даже здороваться. Точно я являюсь не невзрачной атрибутикой интерьера, как было прежде, а неотъемлемой частью коллектива.
Как и было обещано ранее, за небольшое вознаграждение, зашедший на вечернее дежурство доктор провел меня в закрытые для посещения покои. Наверное, именно здесь, вбирая в свою руку тёплую, но, словно безжизненную ладонь, глядя на бесчисленное количество разноцветных проводов и трубок, безвольно опушенные веки, ссадины на лице и синяки под родными глазами, я полностью смогла осознать необратимость произошедшего.
Слова не идут на ум, изливаясь из сердца горькими слезами. Кажется, она меня чувствует. Словно сердечный ритм на мониторах, от прикосновения моих рук к коже, стучит немного ровнее.
– Я сделаю всё возможное, – только и остаётся бормотать, не слыша ответа. В замке моих пальцев вокруг её ладони, на миг, чувствуется невесомое сжатие пальцев. Знаю, это лишь разыгравшаяся на нервной почве фантазия, но отчаянно хочется верить, что оно было реальным.
Ухожу, благодаря человека, не оставшегося равнодушным к моему горю. Прошу записать мой номер телефона, по возможности сообщая дни его ночных дежурств, чтобы иметь возможность ещё к ней прийти. Отправляюсь домой по безлюдному городу, намереваясь большую часть пути пройти пешком, избегая взгляда редких прохожих, коротая время до восхода солнца. Не страшась темных улиц. Боясь очутиться в привычной обстановке, тонущей во мраке квартиры. Одной.
