Лакей сочувственно кивает, но стоит на своем:
— Никак нет, барышни. Уж вы простите.
Мы всё еще топчемся у порога, когда в коридор выходит могучий священник. Лакей бросается к нему. Но батюшка глядит не на него — на нас. Наверно, по одинаковым нарядам Али и Томы сразу угадывает в нас пансионерок.
— Вот, барышни Андрея Станиславовича спрашивают, да я говорю — никак нельзя.
Священник подходит ближе, и мы склоняемся, по очереди подходя за благословением.
— Ну, отчего же нельзя, голубчик? Оно как раз можно и нужно.
— Но как же? — изумляется слуга. — Доктор нипочем не разрешит.
Но батюшка смотрит на него с укоризной:
— А ты проводи, голубчик. Может, и разрешит. А я обожду пока в столовой. Мы вот с Анной Станиславовной чайку пока попьем, коли напоят.
Девочка радостно хватается за протянутую руку.
А лакей неуверенно говорит:
— Спрошу у Андрея Станиславовича — ежели он не будет против, так извольте. Только, может, не всема разом?
— Иди, Шура, — говорит Рудакова. — И не робей. А мы тут подождем.
— Да зачем же тут? — басит батюшка. — Идемте с нами чай пить. Здешняя кухарка отменные пироги с ягодами печет.
Я несмело иду за слугой по коридору, вхожу в небольшую комнатку, где запах лекарств становится еще более сильным. Шторы здесь задернуты, и в помещении темно.
Вторая дверь — сбоку от той, через которую мы зашли, распахнута, и в соседней комнате я вижу кровать, а на ней — худого изможденного мужчину. Если бы я не знала, что это — Стрешнев, то, наверно, не узнала бы его. В нём не осталось ничего от прежнего лоска — даже усы были сбриты.
Как раз когда мы вошли, из спальни выходит незнакомый мужчина, в котором я определяю доктора. Он смотрит на меня с удивлением, но ничего не говорит. Может быть, принимает за родственницу, приехавшую повидать больного.
— Вот, к Андрею Станиславовичу, — снова начинает объяснять лакей.
Но прежде, чем доктор успевает что-то ответить, до нас долетает голос из спальни:
— Антипка, кто там?
— Барышня к вам, барин! — докладывает тот. — Очень настойчиво просится.
Кажется, Стрешнев ругается (и довольно грубо), но я предпочитаю сделать вид, что ничего не слышу. А вот когда он говорит чуть громче: «Пусть войдет!», устремляюсь вперед.
В спальне тоже полумрак, и я, боясь, что Стрешнев меня не узнает, называю себя.
Он долго молчит, словно ощупывая меня мрачноватым взглядом, а потом бросает:
— Не трудитесь объясняться. Я вас узнал.
Некоторое время мы оба молчим. Я понимаю, что вопрос, с которым я к нему приехала, способен сильно его взволновать, и не решаюсь приступить к разговору. Да и захочет ли он сказать мне правду? Какой ему в том интерес?
— Зачем вы пожаловали сюда, мадемуазель Муромцева? Чтобы насладиться моей слабостью? Чтобы сказать, что каждый в этом мире получает по заслугам, и раз я однажды оскорбил вас, то поделом?
Я вздрагиваю и невольно пячусь к дверям.
— Что вы такое говорите, сударь? Грешно торжествовать, когда другому плохо. И если вы хотите знать, я не имею никаких оснований осуждать вас за то, что там, на балу, вы меня разоблачили. Я сама пошла на обман, а вы всего лишь сказали правду. Не знаю, что двигало вам тогда, но если вы всего лишь хотели предостеречь его светлость, то кто вас может за это упрекнуть?
Я говорю вполне искренне. Но он мне, кажется, не верит.
— Вот как? Признаюсь, мне странно это слышать. Впрочем, это неважно. Но что в таком случае привело вас в мой дом, мадемуазель? Быть может, обида не за себя, а за князя, который, вступившись за вас, оказался в тюрьме?
Я набираюсь смелости и делаю шаг вперед.
— Прошу вас, господин Стрешнев, скажите, что произошло во время дуэли?
— Что произошло? — хрипло переспрашивает он. — Об этом довольно ясно говорилось на суде. Его светлость использовал магию, из-за которой я сейчас здесь лежу. Именно за это он и осужден. И чтобы узнать всё это, вам не нужно было приходить ко мне. Вы могли прочитать об этом в любой газете.
Он не намерен говорить правду. Я боялась этого и раньше, а теперь убедилась в этом. Но я бросаюсь перед кроватью на колени.
— Прошу вас, Андрей Станиславович, расскажите, как всё было на самом деле? Я слышала, князь Ковалевский — отменный стрелок. У него не было необходимости портить ваш револьвер.
— Быть может, он не хотел полагаться на волю случая, — усмехается Стрешнев. — Но об этом вам лучше спросить у него самого. Уверен, ее светлость сможет добиться с ним свидания.
— Но он слишком хороший маг! — я уже почти ничего не вижу из-за застилающих глаза слёз. — Если бы он действительно использовал заклинание, он сумел бы сделать так, чтобы никто об этом не догадался.
Стрешнев слабо машет рукой:
— Значит, он ошибся. Такое может случиться с каждым. Я понимаю, мадемуазель, что вы чувствуете себя невольной виновницей произошедшего, но, простите, ничем помочь вам не могу. И если это всё, что вы хотели мне сказать, то не смею вас больше задерживать. Антип, проводи барышню!
Слуга тут же появляется на пороге, помогает мне подняться с колен. Но у дверей я еще останавливаюсь.
— Пожалуйста, Андрей Станиславович, подумайте о безвинно осужденном князе, о его матери, которая тоже больна. И о себе! Да-да, о себе! Представьте, сколь облегчите вы правдой свою совесть.
— Это что за представление? — в комнату возвращается доктор, и он тоже недвусмысленно указывает мне на дверь.
— Еще минуту, прошу вас! — рыдаю я. — Княгиня Ковалевская — тоже прекрасный маг. Быть может, она сумеет помочь вам встать на ноги. Подумайте о своей сестре, которой вы заменили родителей, и которая может остаться одна.
Говорить так жестоко, но я уже не могу остановиться.
— Вон! — выкрикивает Стрешнев с кровати.
И меня почти выталкивают из комнаты, захлопывая дверь за моей спиной.
На шум прибегают Аля, Тома и батюшка с девочкой. Подруги смотрят на меня, и в ответ на их немой вопрос я только качаю головой.
25. Утро
Мы возвращаемся в пансион. Я намеревалась отбыть в имение Цветковых в этот же день, но у меня совсем нет сил, и девочки укладывают меня на кровать и на цыпочках выходят из спальни.
Но спать мне не хочется. Как не хочется и есть. И я просто лежу, вспоминая каждое слово из нашего со Стрешневым разговора. Может быть, я что-то упустила? Не сказала того, что должна была сказать?
Нет, к нему определенно нужно вернуться. Хотя бы для того, чтобы поговорить с его маленькой сестрой о страшном колдуне. Если я узнаю, кто это был, то, возможно, пойму, что тогда случилось. О колдуне наверняка должен знать и лакей.
