Мы родились, когда горячие годы Гражданской войны, экономический хаос были позади. А впереди сияла заря новой, созидательной жизни, вселявшая уверенность в исходе гигантской битвы. Впереди, как позже оказалось, выдались почти двадцать лет мира. За это время мы выросли, успели окончить семилетку, а многие и десятилетку. Мы хорошо подготовились к труду. Но почти все со школьной парты вынуждены были пойти на фронт – воевать с фашистской Германией.
Наше поколение обвиняют в том, что мы были лишены свободы, подчинены единой идеологии, были «заорганизованы». Стараюсь вспомнить. Верно, один раз нас организованно повели в кинотеатр «Великан», что находился на Серпуховской площади, посмотреть киноленту. Нет, не о революционерах-большевиках, например, «Юность Максима», не «Ленина в Октябре», не «Человека с ружьем», а кинокомедию «Веселые ребята». Мы дружно хохотали весь сеанс – от начала до конца. Хорошо, что среди нас был пионервожатый, отлично игравший на рояле. Он запомнил песенку-марш: «И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет».
Что касается воспитания из нас патриотов, нашей беззаветной любви к Родине, то здесь «виновны» дворяне – Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тургенев и другие. Достаточно было прочитать пушкинского «Дубровского», некрасовскую поэму «Кому на Руси жить хорошо», лермонтовское стихотворение «На смерть поэта», чтобы самому, без подсказки решить, на чьи баррикады встать. Мы не только читали наших великих классиков, но и писали сочинения о героях их произведений. Вот тут начиналась «организованность», никакой свободы. Напишешь хорошо – поставят четверку, а если плохо – двойку. Запоем мы читали «Овода» Войнич, а также «Как закалялась сталь» Островского. Политической литературы не помню. Вывешивали всюду лозунги к 7 ноября и Первомаю. Помню, как однажды канючил у отца и матери купить мне кусок красной материи, чтобы написать лозунг и повесить его на балконе. Мать чуть не плакала от досады. Ткани тогда продавались по карточкам. Тонкой дешевой хлопчатобумажной материи красного цвета в магазине не было. Только дорогой сатин. Мать мечтала об отрезе на платье. Но под напором отца не устояла.
Моими любимыми учителями были математик Яков Федорович Чекмарев, преподавательница немецкого языка Нина Александровна Пигулевская и физкультурник Яков Никитович Акимов. Они были добрыми, беззаветными, красивыми людьми. Впрочем, аналогичные эпитеты я мог бы адресовать большинству наших наставников и директору школы. Ценили их не за внешность и хороший характер, а за умение преподавать, передавать знания.
Нашим учителям легко было раскрывать нам, в чем смысл жизни. Мы жили в эпоху удивительных открытий, подвигов, познания неведомого. Мы восторгались захватывающими воображение полетами чкаловцев через Северный полюс, первыми московскими троллейбусами и метро. На наших глазах преображалась Москва, вся страна.
Мы с братом с трепетом переступили порог новой школы. В ней было все, о чем мы могли только мечтать, – большой актовый зал, просторные светлые классы, огромный спортзал, и даже в подвале стояли токарные станки. Директор школы, рабочий с «Красного пролетария», показывал нам, как обтачивают детали, сверлят металл. Тогда было важно вместе с общеобразовательным обучением прививать молодежи производственные навыки. В стране развертывалась широкомасштабная программа индустриализации, строились шахты, домны, прокатные станы, станкостроительные заводы.
Мальчишками мы бегали к высоченной ажурной башне радиостанции (тогда имени Коминтерна) и гоняли мяч по полю, кое-где поросшему репейником. Со временем поле застроили кирпичными пятиэтажками, исчезли деревянные избушки, окружавшие нашу школу. Зимой мы становились на лыжи прямо у подъезда нашего дома на Шаболовке и катили без препятствий до Нескучного сада. Там на свой страх и риск катались с крутых гор, спускаясь к Москве-реке. С годами нам стали преграждать путь то новые корпуса станкостроительного завода «Красный пролетарий», то многоэтажные дома Академии наук.
Помнится, летом мы отправлялись к Калужской заставе – ныне площадь Гагарина. Там кончалась Москва. Миновав большое село, мы спускались с Воробьевых гор к реке, переплывали на другой берег и грелись, загорали на траве Лужников. Но потом в столице началось бурное строительство мостов и обустройство земляных берегов. Там, где мы купались, набережную заковали в каменные плиты, и, переплыв реку, на берег подняться стало невозможно. Изменялся облик города, менялись и наши увлечения. Когда пустили первую линию метро, мы спешили осмотреть все станции, катались вверх и вниз на эскалаторах. Царило необычайно радостное настроение.
Наш учитель математики, грузный мужчина, едва протискивался в классную дверь – мешали его живот и толстый портфель, в котором были наши тетради, изрядное количество учебников и пособий. Автором некоторых был сам Яков Федорович. Он требовал от нас знаний «выше школьной программы». Учитель покорил нас с первого урока, когда научил умножать и делить пятизначные числа. «Если будете у меня учиться на пятерку, – говаривал он, – то непременно поступите в технический вуз». Однако, как мы ни старались, почти никому поначалу не удавалось получить оценку выше «хорошо». Математик ставил «отлично» лишь способным, трудолюбивым, научившимся решать его хитроумные задачки.
Частенько урок прерывался плаксивыми голосами девочек. Они жаловались, что домашняя задачка не решается. «Ошибочка в учебнике», – заключали робко девчата. «Не может того быть! – громко восклицал математик. – Неужто ни один молодец не осилил задачки? А где же был наш умник Верховцев?» Обычно сидевшего в темной стороне класса Юрия Верховцева не было на месте. Оказывается, он заболел. И тут вдруг поднимался Юра Петров или Юра Трунов, иногда и я, и несмело говорил: «Вот у меня ответ сошелся…» «Марш к доске! – командовал учитель. – Покажи свои семь пядей во лбу!» Требуя от нас знаний «выше программы», математик воспитывал в своих учениках уверенность в своих силах. «Воля и труд все перетрут», – любил говаривать он. Порой для решения его задачки требовались и впрямь семь лбов. Решали группой любителей математики, иногда долгими часами. Когда добивались успеха, договаривались, кто пойдет к доске отвечать, чтобы наверняка получить «отлично». И так поступали по очереди.
В авиационном училище в Ленинграде я за семь месяцев до начала войны получил настоящую солдатскую подготовку и закалку. Другие, как Юрка Верховцев, не имели такой возможности. Высокий статный парень, страдавший близорукостью, записался ополченцем во время наступления немцев на Москву и в первых же сражениях погиб. Не знаю, успел ли он обучиться стрельбе из винтовки до отправки на фронт, обращаться с боевой гранатой, окапываться и прочим солдатским «премудростям». В школе многие из нас, мальчишки и девочки, сдавали нормы на значок ГТО («Готов к труду и обороне»). Нас обучали стрелять из малокалиберной винтовки, бросать гранаты, конечно без боевой начинки, ползать по-пластунски, совершать марш-броски. Юра, как «белобилетник», был от этого освобожден.
Погиб и наш преподаватель физкультуры Яков Никитич Акимов. Его фамилией открывается школьная мемориальная доска, на которой начертаны имена многих моих товарищей. Я не знаю обстоятельств гибели Якова Никитича, но уверен – он дрался самоотверженно, до последней капли крови. Коренастый, мускулистый, отличный лыжник и гимнаст, он снискал среди нас большое уважение.
