– Я король Египта, – ответил Фарук самым серьезным тоном.
Раздался хохот служащих конторы. Уж очень забавной показалась им эта шутка.
– Негодяи! – закричал Фарук. – Я прикажу избить вас плетьми.
Это вызвало еще большее веселье. Когда все вдоволь насмеялись, агент, решив, что имеет дело с сумасшедшим, поспешил наконец от него избавиться.
– Ваше величество, – говорил он, еле сдерживая улыбку, – наши дела идут очень плохо. В бедной Италии два миллиона безработных. Устроиться трудно, ваше величество. Но королевская воля – закон. Мы подыщем место, достойное короля, и сообщим вам.
Фарук ушел, но обещанной весточки не дождался. И хотя агент текстильной фирмы позже из журналов узнал, что перед ним был действительно король, он справедливо рассудил: ну кому нужна эта ходячая заваль? Какая от него польза?
Вот какие казусы приключились с королем, лишенным трона и власти! И не в сказке, а наяву.
(Силантьев В. И. // Комсомольская правда. 1956. 19 января.)
МОЯ ЛЮБОВЬ
На третий день войны мне исполнилось девятнадцать лет. В суматохе я и не вспомнил о своем дне рождения. Дома остались мать и отец, школьные друзья… Среди них не было девушки, которая бы мне нравилась, которой я мог бы писать нежные письма с фронта. Не скажу, что в школе не замечал добрых симпатичных девочек. Но ни одна из них не затронула моего сердца. Почему? Не настал срок? Возможно. Но мне кажется, в человеке есть особые амурные токи, которые дремлют до поры до времени и, лишь встретив взаимно притягивающий ток, начинают энергично реагировать. Начитавшись кавказских поэм Лермонтова, проштудировав и его роман «Герой нашего времени», я отчетливо представлял себе удивительной красоты «черкешенку», первую любовь Печорина. Мне снился ее тонкий и гордый стан, слышался нежный голос…
Мою первую любовь звали Катей. Мы встретились на фронте. Она была родом из Серпухова, дочерью рабочего Андриана Каталкина, отца большого семейства. Как говорится, я влюбился в Катю с первого взгляда. Лишь недавно я понял, почему так случилось. По телевидению показали старый-престарый фильм «Большой вальс» о жизни и творчестве Иоганна Штрауса. Я его видел до войны много-много раз. Ведь я считал себя музыкантом, в моем репертуаре были модные тогда вальсы. Героиня фильма очень похожа на Катю. Тот же овал лица, те же губы, улыбка, ровные белоснежные зубы. И щедрые брызги симпатии и радости. Мои чувства и память были запрограммированы принять в сердце только этот образ. Остальное «доделала» молодость. Она была у обоих целомудренной, безоглядной. Кате было двадцать, мне на три года больше. Мы встретились впервые в польской крепости Модлин, что стояла на берегу Вислы, затем наш полк и приданный ему батальон аэродромного обслуживания, в котором Катя была вольнонаемной работницей, перебазировались в Торн. Там мы отметили День Победы. Судьба свела нас как страстных влюбленных. Мы сняли в городе комнату, представившись хозяйке-польке супругами. Однако вскоре кончилась «вольница» военного времени. Мы, сержанты и ефрейторы, должны были ходить строем, да еще под песню, как безусые курсанты в училище. Словно и не прошли с боями от Москвы до Берлина, будто не сверкали на наших гимнастерках ордена и медали. Нас обязали жить и спать в казарме с положенными в одиннадцать вечера отбоем и ранним подъемом. Нашлись командиры-чинуши, обожавшие муштру. С грустными лицами мы попрощались с полькой, что сдавала нам комнату, и недоумевали, что делать дальше. Моя казарма находилась в одном конце города, а общежитие Кати – в другом. Встречались все реже и реже.
В ту пору в моей душе поднимался мятеж против солдатской муштры, против несправедливости, против офицеров-приспособленцев… Бунт выражался в стихах, которые я читал близким мне товарищам. Мне требовалось общение с людьми, которым бы я доверял. Но короткие встречи с Катей открыли мне простую истину: мужчине мало сладострастной любви к женщине. Человек нуждается в друге, собеседнике, который понимает тебя с полуслова. Мучительно было сознавать, что после долгих целований у нас не получалось разговора на тревожащие меня темы, более того – вообще никакого разговора. Катя молчала, тушевалась, не зная, что сказать.
Минули десятилетия. На последней встрече уже престарелых ветеранов-фронтовиков Катя болтала больше всех, сыпала шутку за шуткой. Это была другая Катя. Она прожила сложную и трудную жизнь. Нить нашей любви она порвала сама. После окончания войны я еще оставался служить в армии. Катя уволилась, вернулась в Серпухов и вскоре написала, что поддалась уговорам сестер и вышла замуж за летчика. Она уверяла, что он хороший. Просила не писать. Я был сражен таким неожиданным концом наших отношений. От нервного потрясения обострилась язва желудка, о которой я и не подозревал. Меня комиссовали, признав негодным к строевой службе, и демобилизовали.
Напряженная учеба в институте, казалось, должна была отвлечь от тягостных дум о разрыве с Катей. Среди студенток иняза было много симпатичных девушек и даже красавиц. Но никто не встревожил мою душу. Почти все студенческие годы Катя держала мое сердце в своих руках и не позволяла до него кому-либо дотронуться. Хотя она была далеко-далеко, в Бухаре. Однажды я получил от нее письмо. Она сообщала, что разошлась с летчиком, осталась с сыном и поступила в институт. Разошлась потому, что муж оказался жестоким азиатом, ревнивцем, не позволял ей учиться. Я ей ответил. Делился с нею своими мыслями, воодушевлял учиться. К сожалению, она не сохранила мои письма. Я же до сих пор храню ее послания, написанные каллиграфическим почерком. Я был счастлив, когда она закончила институт и стала учительницей. Два раза она приезжала в Москву с черноглазым парнишкой, навещала родителей в Серпухове. Но потухшие угольки былого чувства не вспыхнули. Она переписывалась с моей матушкой и была в курсе моей жизни. Когда я женился, переписка оборвалась. Ее письма полны благородства, дружбы, за которыми пряталась большая любовь.
Любовь – самое великое чувство, данное человеку свыше. Не всем оно доступно, и никто не может приказать себе любить. Это чувство дается в благодарность, им надо дорожить. Уже потому, что я испытал это чувство, считаю свою жизнь счастливой. Свою вторую и последнюю любовь Елену я повстречал случайно в институтском коридоре. Причем при повторных встречах, любуясь ее искрящейся молодостью, переспрашивал, как ее зовут. И наконец пригласил ее пойти на… футбол. Играли любимое «Торпедо» с командой «Динамо». Домой со стадиона возвращались пешком. Уж не помню, сколько времени мы шагали от стадиона «Динамо» до Сивцева Вражка, где жила Елена.
Возможно, не в тот раз, а позже я сказал: «Все ясно. Ты будешь мой женой!» И она стала женой, но спустя… три с половиной года. Сколько я мучился, терзался, писал ей стихи, полные горя и страданий! Но это были годы счастья. Елена твердила, что выйдет замуж не раньше, чем закончит институт (не уточняя за кого). И когда получила диплом в 1954 году, в день моего рождения, 25 июня, мы расписались в загсе на Дорогомиловской улице. И с тех пор отмечаем двойной праздник, поднимая бокал за годовщину нашей свадьбы и за мой день рождения.
Жена – визитная карточка мужа. Она должна быть красивой или симпатичной. О, как приятно мужу, когда на его жену заглядываются другие мужчины, приглашают танцевать и осыпают комплиментами… Я счастлив, – ведь испытывал гордость за Елену всю жизнь. Искренне могу сказать, что наравне с любовью, связывающей мужчину и женщину, наслаждался духовным единением. Нет, это не значит, что мы прожили жизнь тихо-мирно. Крупные разговоры на повышенных тонах происходили частенько. Но долго сердиться никто из нас двоих не мог. Хотя притирались мы друг к другу много лет и, возможно, по моей вине. Елена любит крепкие, сочные образные слова. Не ведая ее доброты, можно принять эти выражения за оскорбления. Так часто было со мной, когда я ухаживал за ней. Я обижался и прерывал наши отношения. Глупец!
