– Вадим зачем-то купил дом в деревне и оставил его мне. Адвокат сказал.
– Зачем Вадиму дом в деревне? – хмурится Стас.
Я смотрю в его глаза и мысленно повторяю: «Скажи мне, скажи…»
– Ты меня любишь? – спрашиваю я.
– Конечно.
Он обнимает меня, прижимает к себе. На следующий день, ближе к вечеру, он говорит:
– Нашел я эту деревню на карте. Час езды отсюда. Посмотрим наследство?
Я киваю.
Уже в машине я заглянула в сумку, мобильного в боковом кармане нет.
– Я мобильный забыла.
– Да? Я тоже.
– Может, вернемся?
– Зачем тебе мобильный? – удивляется Стас.
В деревушке всего семь домов, большинство из них стоит с закрытыми ставнями, дачный сезон кончился.
– Номер дома помнишь? – спрашивает Стас.
– Третий.
На почтовом ящике краской выведена фамилия бывших владельцев «Каратаевы». Оставив машину возле крыльца, Стас прошелся по деревне. Я достаю ключ из конверта и отпираю замок. В доме очень холодно. Я сижу на стареньком диване, оглядываюсь. Обыкновенный деревенский пятистенок, кухня, передняя. Мебель, свезенная сюда за ненадобностью. Возвращается Стас.
– Мне здесь нравится. Останемся ночевать?
– Холодно.
– Со мной тебе станет жарко.
Он обнимает меня, ищет мои губы, а я думаю: «Никто не знает, что мы здесь». Но через мгновение я рвусь ему навстречу и ни о чем не жалею. Потом мы тихо лежим в темноте, прислушиваясь к дыханию друг друга. У меня ровное дыхание, замедленное, у меня безвольные руки. Стас лежит сосредоточенный и ждет, когда я усну. Слабо шевельнулся, поцеловал меня, замер, приглядываясь. Легко поднялся. Он двигается почти бесшумно, но я слышу его шаги. Слышу, как он ходит по дому, как открывает люк подпола в кухне, как спускается вниз. Я лежу на спине, таращусь в потолок и стискиваю рот рукой. А когда глухие удары там, внизу, стихают, встаю, одеваюсь и иду в кухню. Сажусь на широкую скамью за столом и жду Стаса. Он поднимается по ступенькам из подпола. Сначала я вижу затылок, потом спину, потом «дипломат» в его руке. Стас оборачивается, губы кривятся в усмешке.
– Подслушиваешь, подглядываешь, хорошая девочка?
Он пнул ногой крышку люка, она с грохотом захлопнулась, и я вздрогнула.
– Ты это искал? – спрашиваю я, кивнув на «дипломат». – Что там? Деньги?
Он смеется.
– Старые газеты, которыми можно растапливать печь. Развел меня твой муженек… в дураках оставил.
Он садится за стол, отпихнув ногой «дипломат».
– Значит, все-таки деньги, – тихо говорю я.
– Дура ты, Принцеска… деньги… Миллион долларов США. Классно звучит, а?
Я опять подумала: никто не знает, где я. Кто будет искать меня здесь, кому это придет в голову? Агатка решит, что мы сбежали. И будет ждать весточки, долго будет ждать, может, всю жизнь. Я смотрю на свои руки, они двигаются по столу, словно плетут кружево. Вздрагивают, замирают и снова двигаются.
– Ты убьешь меня? – спрашиваю я, Стас усмехается.
– Ты даже не представляешь, как мне не хочется этого делать. – Я киваю, а он качает головой. – Мотать отсюда надо, осточертел мне этот городишко. Муженек твой меня за яйца держал, я думал, избавлюсь от него и заживу распрекрасно на его деньги. Теперь отбывать придется налегке. Накрылась мечта.
Он поднимается, зачерпывает ковшом воду из ведра, долго пьет, стоя ко мне спиной, а я вспоминаю письмо Вадима. Из всех углов медленно накатывает ужас, холодя спину, а в груди печет и больно. Я могла позвонить Агатке, я могла остаться дома. Мне вдруг становится смешно: если бы мы были не в глухой деревушке, а в городе, я закричала бы: «Помогите!» – и бросилась к людям, а потом смотрела бы, как Стаса сажают в машину с наручниками на руках? Нет. Я бы так же молча сидела, как сейчас. Я стискиваю зубы и говорю:
– Наверное, если быстро, то не очень больно.
Стас смотрит на меня долго, может, минуту, может, две, подходит, заглядывает в глаза. Как он меня убьет? И тут я понимаю. Конечно. Даже Агатка поверит, что я не выдержала… Однажды кто-нибудь заберется в пустой дом и найдет меня… Я сглатываю ком в горле, смотрю в глаза Стаса, темные-темные, а он вдруг начинает смеяться:
– Поняла, Принцеска, вижу, что поняла. Ты умненькая.
Горло сдавливает, словно на шее уже стянута петля. Я отвожу взгляд. Если глаза – зеркало души, какая у тебя душа, Стас? Я представила, что будет дальше, вновь стиснула зубы. Помоги мне, помоги мне, помоги… Голос пробивается с трудом, хриплый, не мой.
– Я боюсь, – говорю я.
Стас качает головой.
– Ты чокнутая. Ты ведь даже кричать не будешь. Так ведь? Вижу, не будешь. Ты сама голову в петлю сунешь, я скажу, и ты сделаешь. Черт-те что. – Он тихо и зло смеется, резко выпрямляется. – Ладно, не знаю, что для тебя хуже.
Он идет к выходу, снимает куртку с вешалки, он уже открывает дверь, когда я, опомнившись, зову:
– Стас…
– Ну, что? – недовольно спрашивает он.
– Эти деньги… Скажи, найди ты их, ты был бы счастлив?
– Без дурацких вопросов никак нельзя?
– Я знаю, где они.
Он хмурится, стоя возле двери, а я поднимаюсь и иду в погреб. Слева, там, где полки, отсчитываю седьмой кирпич снизу, он легко поддается. Стас стоит наверху с фонариком в руках. Я вынимаю кирпич, второй, третий, зачем-то аккуратно складывая их возле ног, потом просовываю руку в образовавшуюся дыру и достаю спортивную сумку из плотной непромокаемой ткани. Протягиваю ее Стасу, глядя на него снизу вверх. Я думала, он сразу уйдет, но он протягивает мне руку, помогает выбраться из погреба. Мы возвращаемся в кухню. Сумка на столе, Стас расстегивает «молнию». Проводит рукой по банкнотам, берет пачку, проверяет и улыбается.
– Значит, не зря. – Я сижу на лавке и смотрю на него. – Как ты узнала о тайнике?
– Вадим…
– А, письмо. – Стас качает головой. – Ты и вправду чокнутая. – Вынимает из сумки несколько пачек, бросает на стол. – Держи, я думаю, это будет справедливо.
Он подхватывает сумку и идет в сени, на ходу застегивая куртку. Дверь распахивается, а потом закрывается с глухим стуком. Я сижу и слушаю его шаги. Заработал мотор. Звук удаляется, становится тише, пока не исчезает совсем. Я поднимаюсь, оглядываюсь, с трудом понимая, что должна сделать. Я не знаю, зачем иду в чулан, зажигаю свет в коридоре и распахиваю узкую дверь. В полумраке с большого ржавого крюка свисает бельевая веревка. Вместо того чтобы бежать, я делаю шаг вперед. Дверь захлопнулась, хотя, может, это все-таки я ее закрыла. Крючок от удара соскальзывает, но я этого не замечаю, я молочу по двери кулаком, ору, а потом сползаю на пол и смотрю на веревку.
