– Хотите, я вас сфотографирую? – предложила я.
– Это было бы замечательно, – отозвалась она.
Я сделала несколько фотографий.
– Как это мило с вашей стороны! – поблагодарила она.
Почему-то я почувствовала, что у нее тяжело на сердце. Поэтому вместо того чтобы распрощаться с ней, я осталась стоять рядом. Я стала расспрашивать, откуда незнакомка родом, и она объяснила, что живет в Греции и приехала в Калифорнию навестить бойфренда, с которым поддерживала дистанционные отношения. Они познакомились в прошлом году в Европе. Я уже понимала, что все закончилось плохо, что она осматривает достопримечательности города в одиночестве – вместо романтического воссоединения, о котором мечтала, – и что она в отчаянии.
В тот момент я ощутила, как любовь поднимается в моем сердце и тянется к этой женщине, чтобы окутать ее сострадательным присутствием. Она тоже чувствовала это, хоть и не понимала происходящего. Она таяла в неожиданном поле любви, которую дарила ей я, незнакомый человек. Все происходило каких-то тридцать секунд, хоть она больше ничего не рассказала, а я не спрашивала.
Внезапно шлюзы ее эмоций открылись. Она призналась, что, когда приехала в Соединенные Штаты, бойфренд встретил ее без радости – никакой любви, один холод. Оказалось, он познакомился с другой женщиной, но ни словом не обмолвился об этом, и она проделала весь путь из Греции только для того, чтобы быть отвергнутой. Все это случилось в первые дни ее запланированного трехнедельного пребывания. Так что теперь она путешествовала по Калифорнии в компании одного только разбитого сердца.
Я слушала ее с состраданием. Я ощущала ее боль – боль, которую испытываем мы все, когда фундамент, в прочность которого мы верили, внезапно идет трещинами. Когда ее глаза наполнялись слезами, слезы наворачивались и мне на глаза. Я дарила ей присутствие своей любви в этот опустошительный момент ее человеческого пути. Я участвовала в ее печали, разделяя с ней скорбь: l’hishtatef b’tsa’ar.
– Как мне жаль, что вам пришлось через все это пройти, – проговорила я тихо, беря ее руки в свои.
– Можно, я кое-что вам скажу? – спросила она. – Не могу поверить, что все это вам говорю, а ведь я даже имени вашего не знаю! Мне было слишком стыдно рассказывать матери и моим подругам в Греции, но в вас есть что-то, из-за чего все это вылилось наружу. Простите, что нагрузила вас своими бедами.
– Прошу вас, не извиняйтесь, – утешила я ее. – У нас, должно быть, была назначена космическая встреча, потому что я не планировала быть здесь сегодня. Для меня большая честь то, что вы почувствовали себя в достаточной безопасности, чтобы раскрыть мне душу.
– Благодарю вас! – ответила она. – Вы представить себе не можете, как мне нужен был этот момент. Я как будто только что вырвалась из тьмы. Пожалуйста, теперь, когда я излила вам душу, позвольте мне представиться. Я Александра. Можно узнать ваше имя?
– Барбара.
Глаза девушки округлились, и она ахнула.
– Так зовут мою мать! – воскликнула она.
– Значит, в итоге вы все же сумели рассказать обо всем матери, – улыбнулась я.
Сердцу не нужна информация, чтобы быть сострадательным.
Ему нужна лишь любовь.
* * *
В тот день, поехав в парк, я не представляла, что смогу оказать услугу Александре. Я не искала, кого бы мне исцелить или кому помочь. Но мое сердце живет в готовности ощутить боль другого сердца, разделить раны мира. Я сама ничего не делала. Я дала сделать это самой Любви. Чудо этого момента сотворила Любовь, которая, если мы позволяем ей, всегда находит способ дать нам именно то, что нужно и когда нужно.
Живя с бо́льшим состраданием, ты начнешь излучать сострадание для других. Твое вибрационное поле будет ощущаться как тихая гавань безусловной любви. Люди почувствуют утешение, просто находясь с тобой в одном помещении или поговорив с тобой всего минуту. Это позволит им испытать сострадание к себе, на каком бы этапе своего пути они ни находились.
КАК ПРОБУДИТЬ СВОЕ СОСТРАДАНИЕ
Самые прекрасные из известных нам людей – это те, кто знал поражение, страдание, борьбу, утраты и отыскал выход из глубин. Эти люди обладают благодарностью, чувствительностью и пониманием жизни, которые наполняют их состраданием, мягкостью и глубокой любящей озабоченностью. Прекрасные люди не получаются сами собой.
– Элизабет Кюблер-Росс
[35] — Моя любимая мама Филлис была воплощением сострадания. Она очень многое терпела и прощала в своей жизни, в том числе и мне – мое ужасное поведение в подростковые годы, когда я почти не разговаривала с ней. Хотя в то время мне это было невдомек, я проходила через острый духовный кризис, пытаясь понять, почему мир, где я родилась, так далек от места Любви, которое я каким-то образом помнила.
Я до сих пор содрогаюсь от ужаса, вспоминая, сколько боли я причинила маме, отталкивая ее. К счастью, в 18 лет я начала свой духовный путь, превратилась из разочарованной искательницы в блаженного медитатора – и сразу же снова полюбила свою милую сострадательную мамочку. До конца ее жизни, покупая ей подарок или отправляя на отдых, я всегда шутливо говорила: «А это – чтобы загладить мою вину за то, какой я ужасной была в подростковом возрасте!» И мы с ней покатывались со смеху.
Прошли годы. Я перебралась с Восточного побережья в Калифорнию и стала деловой и успешной. Мать была моей самой большой фанаткой и самой преданной сторонницей, и я дорожила ее безусловной любовью. Моя мама становилась старше – как и я.
Когда маме было за шестьдесят, я заметила, что содержание наших телефонных разговоров стало меняться. «Я только что пришла с похорон своей троюродной кузины», – рассказывала она. Или: «Помнишь мою подругу Сью из клуба плавания? У нее только что нашли рак груди». Или: «Извини, если я немного не в духе, милая, – моя соседка Долорес больше не может заботиться о своем муже, и, как это ни печально, ей пришлось поместить его в специальное учреждение». Или: «Я только что увидела в разделе некрологов, что твой школьный учитель математики умер».
Ритм событий ее жизни изменился, что изменило, в свою очередь, темы, которые она обсуждала. Веселые поездки по курортам сменились поездками к многочисленным врачам и по больницам, куда она и мой отчим ездили лечиться от рака, обнаруженного сначала у него, а потом у нее. Ее календарь, который некогда был заполнен активной общественной деятельностью, теперь пестрел визитами в дома престарелых к подругам и панихидами.
Я звонила матери каждые несколько дней, чтобы узнать, как она живет, и поделиться собственными новостями, но заметила с чувством вины и смятения, что уже не так жду этих разговоров, как прежде. Я находилась в гуще съемок или в рекламном туре одной из своих книг – и, слыша голос матери, напрягалась и печалилась. Вместо того чтобы, как прежде, вести с ней долгие разговоры, я горела нетерпением закончить их. Моя сострадательная мама, верная себе, чувствовала это и облегчала мою совесть словами: «Все нормально, милая. Давай-давай, беги. Я знаю, что ты занимаешься важными вещами. Просто помни, как я тобой горжусь и как сильно тебя люблю».
