Есть свидетельства, что ткани в аварийном состоянии могут пережить продолжительную клеточную дисфункцию. То же самое справедливо для мозга в состоянии комы у пациентов с ровной линией ЭЭГ.
ОСО Памелы Рейнолдс
Иногда пациент, выходящий из комы, сообщает об исключительной ясности сознания во время комы, в том числе о ясных мыслях, воспоминаниях, эмоциях, ощущении собственного «я», подтвержденном восприятии из положения вне бесчувственного тела и над ним, несмотря на полное отсутствие заметной активности мозга. Известно лишь несколько таких случаев, в которых утрата функций была тщательно зафиксирована.
В эту главу я включил подробный отчет об ОСО Памелы Рейнолдс, описанном кардиологом Майклом Сабомом [23]. Большой эпизод с участием Памелы входит также в документальный фильм Би-би-си The Day I Died («День моей смерти»). Поскольку Памела приобрела ОСО во время операции на мозге, когда активность коры и ствола головного мозга постоянно отслеживали, ее случай – наглядный пример ОСО с тщательно зафиксированной утратой функций мозга.
Тридцатипятилетняя Памела Рейнолдс, работающая мать, создала себе репутацию автора и исполнителя песен. В 1991 году она тяжело заболела. У нее наблюдались чрезвычайно сильные головокружения, потеря речи, трудности при движении. Врач направил ее на компьютерную томографию, которая выявила гигантскую аневризму в одной из мозговых артерий вблизи ствола головного мозга. Аневризма – нечто вроде шарообразного расширения на ослабленном участке кровеносного сосуда. Она подобна пузырю воздуха внутри велосипедной шины. Если аневризма лопается, – а этот риск довольно велик, – внутримозговое кровоизлияние приводит к немедленной смерти. Памелу направили к неврологу, который сообщил, что ее шансы выжить минимальны. Но у Памелы еще оставалась надежда. Она обратилась в Неврологический институт Бэрроу в Финиксе, Аризона, более чем за две тысячи миль от ее родного города.
Нейрохирург Роберт Спецлер из Института Бэрроу решил оперировать Памелу, несмотря на малую вероятность успеха. Все, что происходило во время ее операции, тщательным образом фиксировалось. Во время операции температуру ее тела снизили примерно до 50 градусов Фаренгейта (10 градусов Цельсия). Она находилась на аппарате искусственного сердца и легких, поскольку утратила всю сердечную электрическую активность (остановка сердца), чем всегда сопровождается сильная гипотермия. Вся кровь была выведена из ее головы. Электрическая активность коры ее головного мозга (ЭЭГ) и ствола головного мозга («вызванный потенциал», возникавший благодаря щелчкам в 100 децибел, звучавшим в наушниках, плотно вставленных в уши) находились под постоянным наблюдением; в обоих случаях активность полностью отсутствовала. В интервью для документального фильма Спецлер объяснил:
Мы имели дело с аневризмой, располагающейся у самого основания головного мозга. Этот пузырь мог лопнуть и стать причиной катастрофы в мозге пациентки. Вот почему этот случай представлял особую сложность… Нам было необходимо затормозить деятельность мозга. Мы хотели, чтобы он не просто уснул. Нам надо было, чтобы в мозге прекратились метаболические процессы. При этом все измеримые исходящие сигналы, которые подает организм, полностью исчезают, так что никакой измеримой нейронной активности больше нет.
До начала операции продолжается явная активность. Пациента вводят в состояние сна, глаза заклеивают, в уши вставляют маленькие устройства, издающие щелчки, помогающие наблюдать за мозгом. Затем пациента полностью закрывают; единственная открытая область – часть головы, над которой мы работаем.
Сабом подчеркивает:
Во время остановки мозг Памелы был признан мертвым тремя клиническими тестами: ее электроэнцефалограмма молчала, реакция ствола головного мозга отсутствовала, кровь в мозге не циркулировала… На ее глаза нанесли лубрикант, чтобы не допустить высыхания, и заклеили. Вдобавок ее ввели в состояние глубокой общей анестезии.
Рассказ Памелы, приведенный ниже, составлен из ее письменного отчета о своем опыте для книги Сабома и ее интервью для документального фильма Би-би-си:
Операционную я не помню. Я вообще не помню, чтобы видела доктора Спецлера. Я была с кем-то из его коллег, который находился со мной в то время. А потом… ничего. Совсем ничего. Пока не раздался звук… и звук этот был… неприятным. Гортанным. Чем-то напомнил мне посещения дантиста. Помню, у меня покалывало макушку, и я как будто выскочила через верх головы. Чем больше я удалялась от своего тела, тем чище становился звук. Помню, как, посмотрев вниз, я увидела кое-что в операционной. Еще никогда за всю свою жизнь я не бывала в более ясном состоянии сознания. И когда я взглянула вниз, на свое тело, я поняла, что это мое тело. Но мне было все равно. У меня мелькнула мысль о том, как причудливо мне побрили голову. Я думала, волосы сбреют полностью, но они не стали.
Я, если можно так выразиться, сидела на плече доктора Спецлера. Но видела не так, как обычно, а ярче, четче, яснее, чем при нормальном зрении. В операционной было столько всего, чего я не узнавала, и так много народу. Помню инструмент в руке врача – он был похож на ручку моей электрической зубной щетки. Я полагала, что вскрывать череп будут пилой. Я и услышала слово «пила», но то, что я увидела, скорее напоминало дрель, чем пилу. Там были даже маленькие сверла, которые хранились в таком футляре – совсем как тот, где мой отец хранил гаечные ключи, когда я была еще маленькой. Я видела рукоятку пилы, но не видела, как ей вскрывают мне голову, и, кажется, слышала, как ее пробуют на чем-то. Она зудела на довольно высокой ноте. Помню сердечно-легочный аппарат. Лицевая маска мне не нравилась… Помню множество инструментов и орудий, которые я узнавала с трудом. И отчетливо помню, как женский голос произнес: «У нас проблема. У нее слишком тонкие артерии». Потом мужской голос: «Попробуйте с другой стороны». Он доносился откуда-то дальше по столу. Помню, я еще удивилась, что они там делают (смеется), ведь это же операция на мозге! В тот момент они сливали кровь через бедренные артерии, но я этого не понимала…
Я ощутила чье-то «присутствие». И вроде как обернулась, чтобы посмотреть. Тогда-то я и увидела пятнышко света – крошечное, с булавочную головку. И этот свет начал притягивать меня, но не вопреки моей воле. Я тянулась туда сама, потому что так мне хотелось. И было физическое ощущение… я понимаю, как это звучит… тем не менее это правда. Физическое ощущение было такое, будто я очень быстро въезжаю на гору. Как в «Волшебнике из Страны Оз», когда попадаешь в воронку смерча и поднимаешься с ней, только не вертишься. Это ощущение чем-то напоминало очень быстрый подъем в лифте. Там был как будто туннель, но не туннель. И я двигалась к свету. Чем ближе я оказывалась к нему, тем лучше различала разные фигуры, разных людей, и отчетливо услышала, как меня зовет моя бабушка. У нее очень характерный голос. Но я слышала ее не ушами… Зов слышался отчетливее, чем ушами. И я сразу направилась к ней. Свет был невероятно ярким, казалось, будто сидишь посреди лампочки. Я заметила: как только я начала различать фигуры в этом свете – они все были залиты светом, они сами и были этим светом, и свет пронизывал все пространство вокруг них, – они принялись меняться, становиться узнаваемыми и понятными. И я увидела много-много людей, которых знала, и много-много тех, кого не знала, но понимала, что как-то, каким-то образом связана с ними. И это было… замечательно! Я вспоминала каждого, кого видела, и он в точности соответствовал моим представлениям о том, как этот человек выглядел в расцвете лет.
