Вот уж она у меня попляшет... Получит по полной. Пусть и не надеется отвертеться! И я с такой силой отжимаю педаль газа, что едва различаю проносящиеся мимо автомобили. Только на въезде в город меня немного отпускает, и непривычное колотье в боку, словно после стометровки, заставляет хватать воздух открытым ртом, подобно выброшенной на берег рыбе...
Что со мной? Что за безумие? Амок в самом чистом из его проявлений?
Вполне может быть. Сбрасываю скорость и высматриваю место для парковки. Сердце екает, когда замечаю крохотный «фиат», припаркованный у одного из гаражей... Значит, Эмили, действительно, здесь, в этом городе, в доме за белым забором...
- Молодой человек, здесь нельзя парковаться, - кричит мне через забор усатый дедок в огромной панаме. - Перепаркуйтесь, пожалуйста. Эй, куда же вы?
Я не отвечаю: открываю калитку и стучу в двери дома под номером семнадцать. Во рту странная сухость... Руки не находят себе места, и приходится засунуть их в карманы.
- Здравствуйте, молодой человек.
Хорошо сохранившаяся женщина, голубоглазая, с веснушками на носу, глядит на меня доброжелательным взглядом. Я смутно угадываю в ней Катастрофу, и, растерявшись на мгновение, прибегаю к силе своей улыбки.
- Добрый день, фрау Веллер, я ищу Эмили, вашу дочь. Могу я с ней поговорить?
Доброжелательная улыбка на лице моей собеседницы сменяется заинтересованной задумчивостью.
- Вы ее друг? - спрашивает она. - Эмили мне про вас не говорила.
- Но это не значит, что меня нет, - отвечаю с широкой улыбкой, которая, впрочем, фрау Веллер совершенно не подкупает. - Уверен, она будет рада меня видеть.
- Эмили сейчас занята, - произносит женщина, даже и не думая пропускать меня в дом. -У нее гости. Быть может, вы придете несколько позже...
Недоброе предчувствие заставляет осведомиться:
- Насколько позже? И что за гостей она принимает?
Мы с фрау Веллер смеряем друг друга пристальными взглядами. Мне кажется или у нее какое-то предубеждение против меня? Неужели Катастрофа все-таки рассказывала о нас... Не может этого быть.
- Мама, что здесь происходит? - Хорошо знакомый голос разрывает нашу безгласную схватку, и я вижу свою Катастрофу. Все такую же маленькую, хрупкую, словно севрская статуэтка, с подпрыгивающим за спиной хвостиком и удивленными глазами.
Хочется броситься и подхватить ее на руки, сдавить до хруста в костях и мушек перед глазами, а потом уже хорошенько отшлепать... со всеми последующими последствиями.
Однако мужской силуэт за спиной девушки заставляет меня напрячься, отстрочив на время взыскательные меры.
Кто он такой, этот пижон в клетчатой тенниске и шортах, рассматривающий меня с не меньшим интересом? Неужели - вот уж об этом я как-то совершенно не думал - папаша маленькой пискли, тот самый, о котором Эмили ни разу и словом не обмолвилась... Да я и не спрашивал особо. Просто не думал, что он реально где-то существует: ходит весь такой из себя идеальный... готовый увести мою Катастрофу, стоит только прикрыть глаза.
А может - эта мысль особенно неприятна! - она и уехала только ради него, вернулась по первому же зову...
Не верю... и не позволю!
- Юлиан. - Голос Катастрофы слегка дрожит, когда она произносит мое имя, и это приятно обнадеживает. Я даже как-то подбираюсь... Вовремя же я приехал.
Так мы и стоим: Эмили, я и этот смазливый урод по правую руку. А потом начинает плакать Ангелика, но ни один из нас не двигается с места, только фрау Веллер, о которой я и думать забыл, произносит:
- Пойду успокою ребенка. - И уходит.
Эмили неловко переминается, хмыкает в кулак, а потом все-таки произносит, указывая на уродца:
- Карл Меннинг.
- Юлиан Рупперт, - представляюсь с вызовом в голосе. Тот, кстати, его игнорирует, только улыбается до омерзения гаденькой улыбкой, вроде как не считая необходимым мериться со мной причиндалами. Урод.
Еще и произносит:
- Приятно познакомиться.
- Не могу сказать того же.
Эмили нервничает все больше (вижу, как она теребит кончик своего хвостика) и невпопад предлагает:
- Может, выпьем чаю. Мама испекла пирог...
Карл-чертов-урод-Меннинг качает головой и отвечает, поглядывая в мою сторону:
- Люблю пироги твоей мамы, сама знаешь, однако сегодня я, пожалуй, пас. - И добавляет:
- Просто подумай над моими словами, хорошо?
Эмили кивает, и этот урод, приобняв ее на прощание, идет к двери. Неторопливо так идет... Как бы демонстрирует саму свою принадлежность этому дому.
У меня аж скулы сводит от желания ускорить его уход увесистым таким пинком... И пальцы на ногах разжимаются только после того, как дверь за пижоном захлопывается с тихим щелчком.
Наконец-то!
20 глава. Эмили
Хорошо, что он не слышит стука моего сердца, буквально взорвавшегося при виде его на нашем пороге. Не знаю, как оно вообще функционирует...
Все во мне так и вибрирует: «Юлиан в нашем доме!», «Юлиан нашел меня!».
Каким образом? Почему?
Связно мыслить не получается, особенно в присутствии Карла, заявившегося час назад с просьбой о разговоре. Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет и готова была отказать в тот же момент, как только увидела, однако мама упросила дать негодяю шанс и хотя бы выслушать, что он хотел сказать.
Думаю, она не оставляет надежду на наше с ним примирение («Все-таки у вас общий ребенок, дорогая»), и я согласилась («Хорошо, давай поговорим»), о чем сразу же и пожалела: Карл хотел присутствия в жизни Ангелики. Общения с дочерью, которую изначально хотел убить... Пусть и через аборт, но что это меняет? Аборт - то же убийство.
Я как раз говорила ему об этом, когда звонок в дверь прервал нас на мгновение - мама пошла открывать... и вот во что это вылилось.
В это безумно ухающее сердце, мурашки по телу и отчаянно вспыхнувшую надежду, давать волю которой абсолютно не стоило.
- Кто этот пижон? - спрашивает Юлиан, провожая Карла убийственным взглядом. - И что он делает в твоем доме?
Знала, что он об этом спросит - впрочем, мне интересно другое.
- Что ты здесь делаешь? - любопытствую я, и наши вопросы звучат практически в унисон, подобно тревожной рапсодии на вольную тему.
Юлиан отвечает:
- Приехал услышать свое «спасибо», о котором ты, верно, позабыла впопыхах.
- «Спасибо»? - переспрашиваю я. - За что же мне, спрашивается, тебя благодарить? Уж не за те ли оскорбления, которые пришлось выслушать по твоей вине.
Юлиан меняется в лице - вижу кадык, дважды дернувшийся туда-сюда, и враз потемневшие глаза.
