Так и лежу, не разжимая зубов, пока снова не приоткрывается дверь.
- Кто здесь? - вопрос заставляет незваного гостя остановиться на месте.
- Это я, Алекс, - откликается братец. - Здравствуй, Юлиан.
Все во мне вздрагивает при звуке этого голоса - пазухи носа раздуваются, грудь ходит ходуном:
- Позлорадствовать пришел? - вскидываюсь я. - Что ж, самое время.
Лица Алекса я не вижу, но могу представить его снисходительный взгляд, и это уж совсем невыносимо.
- Я никогда бы не стал делать этого, ты же знаешь. - И как будто бы с искренним сочувствием: - Мне очень жаль. Уверен, это не навсегда!
- Да замолчи ты, - грубо обрываю его слова, кривя губы в насмешке. - Только твоего сочувствия мне и не хватало. Обойдусь как-нибудь...
Алекс невесело усмехается:
- Ты не меняешься, и это по-своему закономерно.
- Люди вообще не меняются, - произношу все с той же насмешкой. - Было бы глупо надеяться на обратное!
И брат отвечает в своей привычной манере:
- И все-таки я верю в чудеса. Иногда даже самым отчаянным скептикам приходится признать их наличие!
- Ох, черт, - вскидываюсь всем телом, - я и забыл, что ты и сам у нас что-то вроде ходячего чуда... Зацени каламбур! Неплох, не так ли?
Изображаю видимую веселость, а братец даже не реагирует. Наверное, жалеет несчастного слепца...
- Вижу, чувство юмора тебя не покинуло, - только и произносит он, - а значит, не все еще потеряно. Продолжай в том же духе!
У меня даже лицо перекашивается.
- Ненавижу твои проповеднические заморочки, Репейник, - цежу хриплым голосом. -Просто уйди и оставь меня в покое. И пусть никто больше не приходит - не желаю никого видеть.
- Даже Эмили? - интересуется брат.
- Тем более Эмили, - зло отзываюсь на его слова. - Пусть катится на все четыре стороны! Мне наплевать.
Яростная хлесткость этих слов кажется кощунственной по отношению к яркому весеннему солнцу и трелям щебечущих за окном птиц.
- Зря ты так, - братец тяжело вздыхает. - Она искренне переживает за тебя... Не отталкивай ее, не надо.
Рычу, стискивая одеяло побелевшими от натуги пальцами.
- Убирайся!!! Вы все убирайтесь. И эта чертова Катастрофа в первую очередь.
Брат отступает на шаг назад, сглатывает...
- Прости, - произносит он так, словно можно взять и перечеркнуть все, что я из-за него перенес. Только благодаря их с дружками стараниям я и познакомился с Катастрофой, всю жизнь мне испоганившей...
- Мне никто не нужен, - рычу сквозь стиснутые зубы. - И никогда не был нужен... Я сам по себе, всегда так было, так и останется. Убирайся и передай это тем, за дверью. - И заключаю: - Юлиану Рупперту плевать на все человечество. Особенно на некоторых особенно злостных его представителей... И на тебя в том числе. Убирайся!
Алекс уходит, и я снова остаюсь один.
Один... сам себе хозяин и господин. Всегда так было... и впредь будет!
Никто мне не нужен. Никто...
Катастрофа еще несколько раз пытается прорваться в мою палату, но я ей не позволяю. Мне не нужна она... и ей не нужен слепой калека.
Всю эту неделю я тем себя и успокаиваю, что нашептываю это, подобно мантре...
Становится легче... Почти выходит дышать полной грудью. В остальном же... да ничего хорошего в остальном.
Приходится жить в полной темноте: поначалу позволять чужой, незнакомой мне женщине
- черт знает, как она выглядит! - кормить себя с ложечки, словно младенца, а потом учиться делать это самому. И кто бы мог подумать, что это так сложно: попасть ложкой в собственный рот, не видя этой самой ложки глазами! Потом какой-то парень-санитар ведет меня в туалет, и от ощущения беспомощности мне хочется приложиться больной головой о ближайшую стену, по которой веду рукой ради ориентира.
И это теперь моя жизнь?!
Не лучше ли сразу свести с ней всякие счеты...
На этой земле меня ничего не держит.
Никто и ничего...
Даже Эмили больше не появляется. Послушная... От мысли о ней снова пульсирует в голове. Интересно, отстанет ли теперь от нее Карл или она уже вернулась к родителям, и все наши усилия были напрасны?
Я себе в том не признаюсь, но от мысли, что она уехала, становится как-то уж совсем невыносимо тяжко... Вернуться домой, зная, что ни зрения, ни... Эмили у меня больше нет
- наверное, это и есть настоящий ад.
Должно быть, именно так и чувствовал себя Алекс, потеряв ноги... И тут же возражаю самому себе: у Алекса не было Эмили, а у меня... Так и у меня теперь ее тоже нет.
Именно это ощущается с особенной силой...
Наверное, все-таки я что-то к ней чувствую... чувствовал. Пока не потерял. Пока не оттолкнул... А что, зачем ей слепой парень, не способный даже в с туалет себя отвести самостоятельно?
- Мне помочь вам одеться? - спрашивает вошедшая в палату медсестра, и я слышу смущение в ее голосе.
Молоденькая... Она разве не видит, что я слеп, как крот? Какое тут, к черту, смущение. Я даже не знаю, как выгляжу: покрылся щетиной, словно дикое животное, всклокочен, зол, отвечаю неизменным рыком.
- Помоги.
Девчонка начинает стягивать с меня больничную одежду, и я ощущаю свой запах.
- А в душ отведешь? - юмор у меня нынче мрачный, и моя помощница принимает его за чистую монету.
Сначала замирает на долю секунды, а потом пищит пронзительным голоском:
- Тогда я позову кого-нибудь из санитаров.
Я усмехаюсь:
- Не надо. Я пошутил! - Еще не хватало только принимать душ с мужиком.
Девчонка юмора не оценивает - понимаю: просто странно позволять женщине раздевать себя, не испытывая при этом... ничего. Ничего ровным счетом...
Неужели вместе со слепотой меня одолела и импотенция?
Правильно говорят: беда не приходит одна.
Катастрофа - слепота - импотенция.
Что дальше?
26 глава. Эмили
Случившееся с Юлианом повергает нас всех в настоящий шок: который день ходим, словно в воду опущенные.
Я так и вовсе не понимаю, на каком свете нахожусь: все это случилось из -за меня.
Пусть Адриан с Шарлоттой меня и не винят - хотя мне и пришлось рассказать им всю историю целиком - я сама себе судья и обвинитель: не стоило ехать в Эллинген, не стоило знакомить Карла с Юлианом, не стоило позволять этим обоим встретиться в кафе и уж тем более не стоило позволять им набрасываться друг на друга.
