Извини, Ник, но уже очень поздно и мне пора домой, – осторожно спускаю ноги на пол, нащупывая ногами свои баретки, – да к тому же ты достаточно большой мальчик и можешь сам узнать концовку, – встаю и выразительно смотрю на него.
Да, я большой мальчик и даже умею читать, – отзывается он совсем тихо, – но мне все равно нравится слушать твой голос.
Очередную долгую секунду мы смотрим друг другу в глаза: я пытаюсь понять, зачем он говорит мне все эти вещи, какую игру ведет, а он словно хочет убедить меня в чем-то... В чем? В своем интересе, искренности? Не знаю, но игривости в этом взгляде нет точно, и это меня немного пугает.
Мне пора, Ник, – говорю я, отводя взгляд, посколько в голове вместе с пульсом бъется одна-единственная мысль о бегстве – мне не хочется вести эти итимные разговоры. – Проследи за Томми, пожалуйста.
Он теперь проспит до утра, не стоит волноваться.
Я лишь киваю на это головой и собираюсь было выйти в коридор, когда внизу хлопает входная дверь... Хелена. О, и кажется не одна... Ее переливчатый смех, приглушенный приложенной ладонью или, возможно, чужими губами, мужскими чужими губами, если судить по второму баритону, явственно отзывается в пустом доме каким-то инородным отзвуком другой жизни. Мы с Домиником переглядываемся, а через секунду он уже стоит рядом со мной у перил лестницы и выглядывает вниз, пытаясь оценить происходящее.
Когда же на кухне включается чайник и начинают позвякивать пустые стаканы, а потом все это и вовсе перекрывает грохот упавшей на пол посуды, и Хелена отзывается на этот тарарам лишь тихим стоном – чувствую, как руки Доминики осторожно ложатся мне на плечи и тянут обратно в комнату. Мне не хочется, чтобы он видел мое красное лицо, поскольку нескромная догадка о происходящем внизу стыдливой волной ударяет мне в голову.
Эй, – шепчет Ник мне в самое ухо, – что с тобой? Она не знает, что мы здесь и не узнает, если ты этого боишься. Иди сюда!– мы ретируемся назад в комнату Томми, и Ник тихонько прикрывает дверь.
Как я теперь уйду домой? – вопрошаю почти риторически.
Ну да, сейчас не лучший момент для этого, – хмыкает парень с улыбкой. – Будет немного неловко застать мамочку на обеденном столе с ее новым кавалером...
Как ты можешь такое говорить? – возмущаюсь я скорее по привычке, заламывая руки. – Она все-таки твоя мать...
Ну знаешь, это не в первый и не в последний раз, Джессика, – произносит Доминик немного обиженно, но с улыбкой. – Наша мама, как ты уже заметила, несколько отличается от тебя; в ее отправдание скажу лишь одно: она не знает, что мы дома, – его руки все еще лежат на моих плечах. – Кажется, ты в шоке! Хочешь вылезти в окно? Я подсоблю.
Жуткая, жуткая ситуация: Хелена внизу... на обеденном столе... а я тут... с Домиником посреди ночи...
Мне надо позвонить Юргену, – говорю я наконец, доставая свой телефон. – Вдруг он придет искать меня. – От подобной перспективы меня даже передергивает.
Лучше напиши, иначе тебя могут услышать! – Ник скашивает глаза на дверь.
Я глухо стону и быстро набираю текст сообщения: «Я заперта в комнате Томми – Хелена внизу с кавалером «пьет чай» за обеденным столом. Ну, ты понимаешь!!! Не волнуйся за меня, схоронюсь до поры до времени».
Отлично получилось! – одобряет парень мое послание, бессовестно заглядывая через мое плечо. – „Пьют чай за обеденным столом» – непревзойденный эвфемизм.
Я уж хочу было пожурить его за подсматривание, но тут серия понятного рода стонов доносится до нашего слуха, и я отступаю к окну, словно лишние пару метров могут избавить меня от чрезмерного неудобства данной ситуации. Мало того, что Хелена занимается любовью прямо на кухне, так я еще вынуждена слушать все сопутствующие этому звуки вместе с ее собственным сыном... а с ним, с Домиником, это особенно невыносимо. Его же вся эта ситуация, кажется, только забавляет...
Тренькает мой телефон и я читаю сообщение Юргена: « Да у тебя настоящее приключение, дорогая! Сочувствую. Возвращайся, как только сможешь... и непременно расскажи обо всем». Я улыбаюсь и мне даже становится чуточку легче. Ник, следивший за мной со стороны, интересуется:
Ну что, остаемся или лезем в окно?
Я не умею лазать по крышам, если хочешь знать, – шепчу я все с той же улыбкой на лице, хотя, если честно, мы могли бы говорить в голос – увлеченная парочка навряд ли бы нас услышала, – поэтому лучше уж переждем «бурю» здесь...
О, новый эвфемизм! Да ты просто мастер по эвфемизмам, Джессика.
Перестань. – Скидываю баретки и сажусь на прежнее место рядом с уснувшим мальчиком. Подняв с пола маленькую декоративную подушечку, прижимаю ее к своему лицу. – И без твоих подколов достаточно тошно.
Доминик недоуменно приподнимает свои идеальные брови, мол, чего это такого тошного ты усмотерла во всей этой милой ситуации, так и вопрошают они. Я снова прижимаю подушку к лицу и бубню трагическим голосом:
А что если Хелена узнает, что я была этой ночью здесь и все слышала?!
Тогда она посмеется вместе с тобой.
Но мне не смешно...
А ей будет, – Ник тоже присаживается по другую сторону кровати, где и лежал до этого. – Так что перестань истерить и дорасскажи мне сказку, раз уж все так вышло.
И вовсе я не истерю! – возмущаюсь я абсолютно беззлобно, откидываясь на спину. Лежу и понимаю, насколько физически измучена и хочу спать... Прямо закрыла бы глаза и уснула, скажем так до зимы. – И я больше не в настроении для сказок...Уж извини.
Отлично, тогда можно мне задать тебе вопрос? – Ник тоже растягивается на кровати, повернувшись лицом в мою сторону. Сопящий нос Томми утыкается ему прямо в грудь.
И о чем же ты хочешь меня спросить? Валяй, друг по несчастью.
Слышала, ночные разговоры именно потому так откровенны, что усталость притупляет человеческую настороженность и скрытность, наверное, потому и я так спокойно воспринимаю вопрос Доминика:
Ты любишь Юргена, Джессика?
Ух ты, – удивляюсь я только, – это очень личный вопрос. Но ты и сам знаешь ответ на него...
Доминик откидывается на спину и говорит, что, да, знает, вот только хотел бы уточнить, за что именно я его люблю, мол, его, Доминика, видите ли, любопытство разбирает. Я молчу... Знаю, что Ник убедил себя в собственной заинтересованности мной и что он хочет убедить в этом и меня самое, но мне непонятно это его почти мазохистское желание выслушивать о нашей с Юргеном любви...
– Так почему все-таки? – продолжает допытываться он, и мне вдруг думается, что я еще ни разу в жизни ни с кем не говорила на подобную тему, даже с мамой – никто никогда не спрашивал меня, почему и за что я люблю собственного мужа... И вот на тебе, готова беседовать об этом с Домиником! Действительно готова. В любой другой раз я бы лишь возмутилась этим его нездоровым интересом, но не теперь.
Никогда об этом не задумывалась, – признаюсь честно в полудремотном состоянии. – Я просто люблю его вот и все. Люблю за доброту... за внимательность... за умение всегда меня развеселить. Даже не знаю. Он просто тот, с кем мне хорошо и спокойно.., – я на секунду замолкаю, задумавшись. – С ним уютно даже просто молчать... И мне нравятся его руки... и морщинки в уголках глаз. Я просто люблю его... Раве можно объяснить любовь? – мы оба молчим. Я составляю в голове список того, за что люблю Юргена... Он длинный. Почти как расстояние от Земли до Марса и обратно (я, конечно, на Марс не летала, но мне кажется, что это подходящее сравнение). А потом добавляю:
