Ты хотел поговорить, – наконец произношу я, – говори, я тебя слушаю... Жаль, что мы не сделали этого раньше. После тех поцелуев ты упрямо избегал меня...
Доминик переминается с ноги на ногу.
Я боялся того, что ты могла мне сказать, – признается вдруг он, впервые посмотрев мне прямо в глаза. – Немного немужественно в этом признаваться, я знаю, но ты... ты, Джессика, мне всю душу исстрепала, я устал с этим бороться... Стоит только закрыть глаза и представить тебя с моим братом, как... как он касается тебя, как шепчет тебе на ухо, словно пылкий любовник, как держит за руку... я дышать не могу! Эта сцена вчера, – Доминик запускает пальцы в свои непослушные волосы, – он специально это делал, я знаю, но все же, понимаешь ли ты, насколько жестоко это было...
Он говорит, открывая мне свою душу, а я вижу лишь движение его губ, от которых не могу отвести своих глаз, и сердце... мое глупое, влюбленное сердце бухает прямо у меня в ушах, словно набат. И моя рука, движимая незримым магнитом, поднимается и ложится на щеку молодого человека... горячую, покрытую минимум двухдневной щетиной щеку, прикосновение к которой кажется таким привычным и таким... необыкновенным.
В тот же момент мы оба выдыхаем, словно всплывшие на поверхность жертвы караблекрушения...
А понимаешь ли ты, что мне нет никакого дела до твоего брата? – отвечаю я просто. – Ни до него, ни до кого-либо другого, кроме тебя? И если бы ты раньше осмелился спросить меня об этом – я так бы тебе и ответила... – Я замолкаю, наслаждаясь теплом Доминиковой кожи, просачивающимся в меня сквозь ладонь, прижатую к его щеке. Он слегка склоняет голову и трется об нее, как маленький пушистый котенок. – Ты выглядишь уставшим, – констатирую я наконец. – Неужели, действительно, хотя бы на йоту поверил Паулю?
Вы были очень убедительны...
Глупый... Иди сюда! – я скидываю тапочки и забираюсь на кровать, похлопывая по покрывалу рядом с собой. – Не бойся, я не кусаюсь...
Помедлив секунду, Ник тоже неловко скидывает туфли и придвигается ко мне... Несмело, почти опасливо.
Ложись и послушай меня.
Он послушно ложится – большой маленький мальчик, заблудившийся в своих чувствах – и я льну к его спине, положив руку ему на грудь, где наши пальцы привычно сплетаются маленькими зверьками в зимнюю стужу.
Мой любимый... мой дорогой...
Через время ( мне трудно исчислять его точными отрезками) я приподнимаюсь и шепчу ему в самое ухо, так что кончики его встрепанной шевелюры трепещут от моего теплого дыхания:
Постоянно думаю о том, что могла бы никогда тебя не встретить, что прошла бы мимо читающего подростка на детской площадке или... мне бы не понравилась выпечка твоей мамы и мы бы не стали с ней подругами, – тихонько хихикаю, как девчонка, – но теперь ты есть в моей жизни, и это мучительно и восхитительно одновременно.
Чувствую, как тело Доминика расслабляется под моими руками, словно стальная пружина, сжатая в глубине его естества вдруг распрямляется... Он так крепко сжимает мои пальцы, что я едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть и не вспугнуть его.
Мне знакомо это чувство, – глухо произносит он. – Я целый год прожил словно в тумане, прежде чем меня отпустило... думал, что вывел тебя из своей крови, думал, излечился, уехав на край света, но стоило снова тебя увидеть... – Он двигается, прижимая мою руку к своим губам. – Джесс, ты мой наркотик, болезнь, от которой нет излечения!
Всего лишь час назад я бы все отдала, чтобы услышать эти слова, и от беспредельной нежности, затопившей меня теперь, снова сжимается горло... Доминик поворачивается, ложится на спину... и я прижимаюсь к желанным губам, словно истомленный жаждою путник приникает к источнику воды, его руки мягко обхватывают меня, и я оказываюсь прижатой к его груди.
Эта трепетная близость вызывает дрожь по всему телу и словно взрывает тысячи фейерверков под моими прикрытыми веками. Мы целуемся долго и трепетно: может, несколько долгих лет, а, может, лишь одну крошечную секунду, не могу сказать. Но у этого времени абсолютный вкус счастья...
Не хочу, чтобы ты излечивался от этой болезни, – шепчу ему в губы с легким придыханием. – У меня тот же недуг, если ты еще не заметил...
Он проводит рукой по моим волосам...
Это словно какое-то святотатство, – Ник заглядывает мне в глаза и касается пальцами припухших от поцелуев губ, – я целую жену Юргена, я обнимаю его жену... она вся здесь и только моя...
Ему не следовало этого делать, вспоминать Юргена было неправильно, особенно теперь, когда я лежу в объятиях другого мужчины... Я на секунду замираю и вижу, что Ник понимает свой промах – его лицо утрачивает блаженное, опьяненное выражение, и я снова тянусь к нему за поцелуем, но он уже поднимается с кровати...
Куда ты? Не уходи.
Глаза моего мальчика – мне больно это видеть – утрачивают свою открытость – моя реакция вспугивает его...
– Останься, – прошу я с нежностью в голосе, – ты выглядишь уставшим, не хочу, чтобы ты сейчас садился за руль. – Откидываю край покрывала. – Если, конечно, тебе не надо ехать...
«К Ванессе» хочу было добавить я, но не решаюсь: мысль о ней, ожидающей Ника в своей теплой постели, мне весьма неприятна, если не сказать больше... После всех наших поцелуев мысль о губах Ника на других губах нестерпима, словно ожог!
Он молчит, и я с удовлетворением понимаю, что это мысль о ночевке в моей постели, делает моего мальчика чуточку немым... Главное, он не говорит «нет».
Посмотрю, как там дети, а ты можешь пока ложиться, – кидаю я быстро, чтобы не дать ему времени передумать, и выхожу из комнаты.
Сердце продолжает клокотать... Надрывно и глухо.
Моя дочь сидит на диване в одиночестве и смотрит телевизор. Боюсь, я не сразу замечаю ее, слишком много всего происходит в моей голове...
Мам, – зовет она меня из темноты, пристально всматриваясь в мое лицо, – как ты? Все в порядке?
Где Элиас? Спит?– отвечаю вопросом на воспрос.
Да, я уложила его.
Который час?
Ева хмыкает совсем по-взрослому, так что я невольно краснею. Мы не говорили с ней про Доминика, но, думаю, она и так уже обо всем догадалась....
Уже одиннадцать, мам. Счастливые часов не наблюдают?!
Так и есть, догадалась... От волнения мне становится нестерпимо жарко, и я поспешно интересуюсь:
Ник останется у нас, ты не против? – ощущаю себя при этом зеленым подростком.
Моя дочь встает и кладет руки мне на плечи, и я в этот самый момент, как откровение, осознаю и ее высокий рост, и силу ее тонких рук, и даже не по годам мудрый взгляд...
А если бы я была против, – подначивает она меня, – что бы ты тогда сделала, мама?
Дала тебе подзатыльник и отправила в кровать? – в тон ей отвечаю я.
