Извини, не очень-то легко говорить о таком, – начинает между тем Доминик, поднимая на меня до странности смущенный взгляд, – но Пауль взял с меня слово, что я это сделаю... – Смотрю на него недоуменно, словно услышала вдруг, как слон начинает кукарекать или заметила, как мышь несет куриные яица: никак не могу сопоставить дерзкого Ника с этим вот смущенным мальчишкой... – Он мне просто мозг вынес, когда заметил вчера, как я повел себя с тобой! – добавляет он с легкой полуулыбкой. – А вел я себя некрасиво, признаю. Извини меня!
Я продолжаю хмурить брови: он меня пока что не совсем убедил в своей искренности. Хочу знать, почему он вообще позволил себе такое...
Но всему этому спектаклю есть свое логические объяснение! – продолжает мой визави. – Признаю, что специально припрятал мыло в душе и специально спустился, так сказать, неглиже, – тут Доминик не удерживается и сбивается на беспечное пожатие плечами, – признаю даже, что хотел тебя испытать... Но разве тебе это не понравилось? – тут уж он и вовсе подмигивает мне, чем тут же напоминает вчерашнего парня в полотенце.
Нет, не понравилось! – отрезаю я однозначно, чуточку покривив душой: вид-то уж точно был хорош, а вот начинка, так сказать, подкачала. – Не так я рассчитывала познакомиться с сыном своей подруги, которого она описывала, как самого милого мальчика в мире...
Но разве я не милый?– вставляет Доминик с просящей, щенячьей улыбкой, на которую я пока не готова купиться.
… И вообще я не понимаю, к чему была вся эта проверка? – продолжаю я свою речь. – Как, по-твоему я должна была себя повести? И почему?
Ты могла бы быть и понежнее! – все в том же игривом тоне произносит парень, но заметив мой строгий взгляд, добавляет: – Извини, никак не могу привыкнуть, что ты такая строгая! Обычно мамины подружки были без ума от моей улыбки, – его легкомысленный тон разбивается о мои нахмуренные брови и сложенные на груди руки, а потому он вздыхает и нехотя говорит: – Ладно, я объясню, как и обещал. Подруга матери – это было примерно года три назад, – которую она расхваливала почти так же, как расхваливает сейчас тебя, и которая и в половину не нравилась Паулю так, как ты... впрочем, ему было тринадцать, какое ему было дело до взрослой тетки, с которой мама проводила все свое время... Так вот, у той подруги был к Паулю определенный интерес: она строила ему глазки, – он невесело хмыкает, не смея смотреть мне в глаза, – и не только... Когда я это заметил, то жутко разозлился...
Ты сказал об этом Хелене? – спрашиваю я, почувствовав вдруг стеснение в горле. Это ведь не то, о чем я подумала, правда?
Нет, мы ей об этом не рассказали, она и сейчас не знает, поэтому ничего ей не говори, – два голубых озера его глаз пристально глядят на меня из-под широкой челки. – Я просто отвлек ее вниание на себя, – снова невеселый смешок, – ей, может, и нравились молоденькие мальчишки, но мной она тоже не побрезговала...
От этого признания мои глаза испуганно распахиваются: просто трепетная лань, узревшая слепящий свет фар...
Нет, ну не так все было и страшно, как ты себе это представила, – добавляет он поспешно, видя мою реакцию на свое признание. – Мне было двадцать и я был далеко не девственником, а с ней было даже весело... в постели.
Мне с трудом удается все это переварить...
Это отвратительно! – не удерживаюсь я от комментария, и по комнате прокатывается звонкий смех Доминика, такой задорный и безудержный, что я тоже невольно начинаю улыбаться.
Зато теперь, надеюсь, ты меня простишь?
От одной мысли, что ты представлял меня очередной педофилкой, мне блевать хочется, Доминик Шрайбер! – честно признаюсь я. – Как мне простить такое?!
Друзья зовут меня просто Ником... А уж про педофилию ты явно преувеличиваешь, – этот странный многоликий парень как бы осуждающе покачивает головой, – Паулю шестнадцать, а у меня в шестнадцать... э, дай подумать... было уже предостаточно опыта в этом деле... ну, ты понимаешь!
Я зажимаю уши руками.
Слышать ничего не желаю! – заявляю я строго. – Твоя жизнь – это твое дело, а Пауль другой... Он мальчик домашний и тихий. Теперь я вижу, что вы с ним абсолютно разные!
Я тоже домашний мальчик! – наигранно возмущается Доминик. – Ты на меня наговариваешь.
Э, нет, ты дамский угодник, это сразу видно! – отбиваю я его выпад. – Ты щеголял предо мной в своем «неглиже» так спокойно, словно весь мир должен пред тобой преклоняться... Ты красив и знаешь об этом!
Так и знал, что ты не можешь забыть мой идеальный пресс!
Как так вышло, что мы стоим с этим парнем посреди моего дома и пререкаемся, как малые дети... Детский сад какой-то! Но это забавно, вот в чем все дело.
Думаю, этот твой пресс теперь будет являться мне в страшном сне, – усмехаюсь я, состроив пренебрежительную гримасу. – Поэтому больше меня так не пугай.
Значит, мир? – Доминик протягивает мне свою ладонь, и мы закрепляем наше перемирие крепким рукопожатием. – И я могу сказать Паулю, что мы теперь друзья?
Ну, про друзей это сильно сказано, ты не находишь?
Что, – вскидывается парень с очередным наиграным отчаянием, – ты не хочешь быть моим другом? Это удар ниже пояса.
Усмехаюсь и говорю:
Дружбу надо заслужить. Уверен, что готов приложить усилия?
Ради тебя все, что угодно.
Это звучит высокопарно и нелепо, но я начинаю смеяться, смеюсь и понимаю, что семейство Шрайбер полно самых невероятных сюрпризов, и что все эти сюрпризы, определенно, начинают мне нравиться.
4 глава.
«Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».
Не забудь положить салфетки!– напоминает мне Хелена, направляясь с полной корзиной еды к машине, которой надлежит доставит нас в городской парк, где нынче у нас запланировано настоящее торжество в честь дня рождения Доминика. Это полностью идея Хелены, которая просто искрит от еле сдерживаемой энергии: сделать именины старшего сына незабываемыми – ее идея фикс последние десять дней. Устроить тихие посиделки дома ей показалось скучным и стариковским, нет, здесь стоило проявить фантазию, и фантазия завела нас... в парк, где прямо на зеленой лужайке нам предстоит устроить нечто незабываемое для ее любимого сыночка.
Не знаю, как все получится с незабываемостью, но я уже была бы не прочь позабыть о всей этой безумной суете, которая кружит голову похлеще самой быстрой карусели, в которую я, заметьте, не села бы по собственной доброй воле. Но меня никто не спрашивает, и вот я пакую сумки и собираю корзинки, как добрая пай-девочка, а сам виновник этого суетливого безумия пропадает неизвестно где. Это, надо признаться, немного сердит...
И пока я составляю кексики с клубникой и орешками кешью в специальную кексницу (даже и не знала, что такие существуют!), в голове невольно крутится недавний разговор с Хеленой...
