Уже сколько раз я всерьез думала о разводе. Ссорились мы все
чаще, слова, произносимые при этом, становились все обиднее, пока три недели
назад Димка в бешенстве не дал мне пощечину. Что-то во мне разом оборвалось. Я
уехала к отцу, плакала, хотя сказать правду постеснялась, отец сидел хмурый,
непривычно молчаливый, а потом заявил:
— Я твоему мужу морду набью. На следующий день Димка
встретил меня с работы, просил прощения, даже плакал. Я простила, но за эту
пощечину перестала его уважать. Стал он для меня кем-то вроде капризного
ребенка: и утомительно с ним, и жалко.
Несколько дней Димка держался, скандалы вроде бы
прекратились, только ненадолго. Сегодняшний вспыхнул из-за Юльки. Юлька,
подруга отца, была старше меня на три года, мы с ней сразу подружились, а потом
и вовсе стали закадычными подругами. Отца она очень любила, уже год они жили
вместе, и ничего плохого я в этом не видела. Димку же это злило чрезвычайно.
Юльку он и за глаза и в глаза иначе как содержанкой не называл, на что она
неизменно отвечала: “Лучше быть содержанкой Павла Сергеевича, чем женой такого
осла, как ты”. Димка выходил из себя, а Юлька смеялась.
Ко всем моим несчастьям прибавилось еще одно: меня “сократили”
на работе. Работник я, по моему собственному мнению, была неплохой, а потому
было вдвойне обидно. Вызвал меня начальник, горестно вздохнул и сказал:
— Машенька, пойми правильно: у Светки двое детей, Ольга
с ребенком без мужа, Нине Сергеевне четыре года до пенсии, а Сокращать кого-то
надо. Ты у нас не бедствуешь, детей у тебя нет, что прикажешь делать?
Пришла домой, реву от обиды, а Димка мне:
— Теперь домохозяйкой станешь? Бассейн, шейпинг, сауна
с Юленькой на пару.
Я хлопнула дверью — и к отцу. Папа меня обнял, Юлька
заварила чай, и мы втроем повозмущались всеобщей несправедливостью. Потом папа
сказал:
— Не переживай. Найдем работу. Я поспрашиваю. Не
торопясь подыщем что-нибудь путное. О деньгах не думай.
— Меня Димка со свету сживет, — мрачно предположила
я.
— Твой Димка пусть лучше начнет деньги зарабатывать, а
потом уж со свету сживать, — сказала Юлька. — Что хочешь говори, а
парень он никчемный.
— Перестань, — перебил папа. Юлька замолчала, но
чувствовалось, что она много чего еще хотела сказать в Димкин адрес.
Муж приехал за мной часов в девять, в квартиру не вошел и
вообще вел себя по-дурацки.
— Останься, — шепнула мне Юлька, но я покачала
головой. Папа стоял в дверях и смотрел на нас, лицо у него было сердитое.
Потому сегодня я к ним и не поехала. Что отца лишний раз
расстраивать? Не по душе ему было мое замужество. Первые месяцы после свадьбы
он шутил:
— Когда меня дедом сделаешь? — А теперь спрашивал,
едва ли не со страхом:
— Ты не беременна? — И облегченно вздыхал, услышав
“нет”.
Долго такая жизнь продолжаться не могла, даже Димка это
чувствовал, но остановиться уже не мог. О чем бы мы ни говорили, все неизменно
сводилось к одному: твой папаша — уголовник. Иногда я с ужасом ловила себя на
мысли, что совершенно серьезно желаю Димке провалиться к чертовой матери.
Впрочем, сейчас он не казался мне таким уж скверным мужем. Я
стала вспоминать его положительные качества, вновь подумала о проселочной
дороге, по которой предстояло проехать на моих “Жигулях”, и тоскливо
вглядывалась в сумрак хмурого апрельского вечера. Дорога шла через лес, высокие
сосны выглядели мрачно, и я всерьез подумала вернуться, вот тут-то машина и
заглохла. Промучившись минут десять, я с тоской поняла, что заводиться она не
собирается. Такое случалось и раньше, только не в дождь, в лесу, на дороге, где
и днем движение не Бог весть какое, а вечером и вовсе ни души. Обычно всегда
находились помощники, однако сегодня на них рассчитывать не приходилось. Я
включила приемник, прослушала пару песенок, утешая себя тем, что кто-нибудь все
равно поедет мимо и поможет.
К одиннадцати я стала свыкаться с мыслью, что заночевать
придется здесь. Ночи холодные, до ближайшего села километров восемь, да и кто
меня пустит в такое время? Чертыхнувшись, я вышла из машины и подняла капот.
Дождь лил, как из ведра, и я сразу промокла. Под капотом не было ничего
интересного, единственное, что я могла, проверить клеммы на аккумуляторе, что я
и сделала, само собой, без всякой надежды на успех.
Из-за дождя я не услышала шагов и, скорее даже не увидев, а
почувствовав присутствие человека, подняла голову и замерла с открытым ртом:
рядом стоял здоровенный детина в куртке с капюшоном. Лица его в темноте я не
разглядела, но было в этом появлении что-то настолько зловещее, что сердце мое
жалко екнуло и куда-то провалилось. Полминуты мы стояли молча, не двигаясь.
Руки он держал в карманах, ни сумки, ни удочки, ничего, что указывало бы на то,
что может делать человек в это время на пустынной дороге в лесу?
— Ну, что там? — спросил он. Голос низкий,
неприятный. Я дернулась и глупо сказала:
— Не знаю.
— Дай посмотрю.
Он сунул голову под капот, а я замерла рядом, вглядываясь в
темноту с надеждой, что сверкнут фары и появится машина. От хлопка капота я
едва не подпрыгнула.
Он зашел с правой стороны, открыл дверь, согнувшись чуть ли
не пополам, сунул мощные плечи в машину и повернул ключ. Мотор заработал. Я не
знала, радоваться этому или нет.
Кажется, он разглядывал меня в темноте, сердце мое вернулось
из пяток, но ритмично стучать не спешило.
— Ты куда едешь? — спросил он, опершись на дверь.
— В Гаврилово, то есть не совсем туда, мне сворачивать
в сторону, — торопливо ответила я.
— Годится.
Он сел на водительское сиденье и открыл дверь мне.
— Садись. — Пока я пыталась что-то сказать, он
хмуро заметил:
— Я думал, ты промокла.
Словно в трансе, я села рядом. Зубы у меня стучали так
громко, что в другое время я бы засмеялась, только не сейчас. Капюшон он не
снял, и лица его я по-прежнему не видела, но и так чувствовала, что человек он
опасный. Это ощущение было настолько острым, что я едва сдержалась, чтобы не
закричать и не выпрыгнуть из машины. Он молчал, и я молчала, искоса разглядывая
его. Голосил приемник, а дорога была по-прежнему пустынной. Тут я вспомнила
утреннее сообщение по радио о бежавших из тюрьмы троих заключенных и в ужасе
уставилась на моего попутчика. Ничего нового я не увидела: капюшон и серое
пятно лица,
— Вы в Гаврилове живете? — стараясь быть
спокойной, спросила я.
— Нет.
