— Потише, паренек, — произнес мой гость со злой
ласковостью. — Я на голову выше тебя и килограмм на двадцать тяжелее,
показательный бой устраивать не рекомендую, потому как я тебе шею сверну.Так
что до свидания.
Я затравленно переводила взгляд с одного на другого.
— Дима, — начала почти шепотом. — Я тебе
объясню…
— Не трудись. — Он еще немного потоптался возле
порога и резко бросил:
— Ухожу! Буду жить у мамы.
Хлопнул дверью и исчез, а я заплакала. Сашка продолжал есть
суп.
— Помиритесь, — сказал. — Чего ревешь-то. А и
не помиритесь, другого найдешь. Такая баба без мужика не останется.
— Заткнись, — сказала я.
— Любишь мужа-то?
— Не твое дело.
Тут я вдруг поняла, что скорее всего стала свободной
женщиной, с Димкой и в доброе время говорить было трудно, а уж в данной
ситуации просто невозможно. Я вытерла слезы и взяла ложку.
Часов в пять у нас появились гости. Подкатил “жигуленок”, и
из него вышли два типа очень подозрительной наружности. На крыльце, где их
встречал Сашка, они долго трясли ему руку, хлопали по плечам и даже обнимались.
Вид все трое имели бандитский. Увидев меня, мужики присвистнули.
— Ну, Саня, даешь. Где ты ее нашел?
— На дороге. Пришлось подобрать. Марья, собирай на
стол, гости у нас.
На столе появились бутылки и закуска. Мужики сели,
приглашали меня, хватая за руки, но Сашка неожиданно вступился:
— Она скромница, водку не пьет. — И кивнул мне:
— Иди в переднюю.
Я забилась в угол дивана, чутко вслушиваясь в разговор.
Никакого сомнения у меня больше не было: на моей кухне пили уголовники. То, что
их трое, наводило на мысль о бежавших. Их ищут, они прячутся, и в такой
ситуации жизнь моя, пожалуй, стоит недорого. Я подошла к окну: рамы двойные,
вынуть их можно, но шум услышат в кухне, после этого меня могут запереть в
подвал или попросту убить.
Я вернулась на диван. Веселье в кухне нарастало. Матерщина,
тюремный жаргон, пьяные выкрики. Запели “Таганку” и ударились в воспоминания.
У меня разболелась голова. Лучше всего лечь спать. В комнате
я устроиться не рискнула, безопаснее в чулане, от этих подальше, и дверь там на
крючок запирается, хотя какой тут крючок… Я взяла белье, одеяло с подушкой и
вышла в кухню. Сашка на меня покосился.
— Куда?
— В чулан. Спать хочу.
Он встал, проводил меня и позаботился, чтобы я не смогла
удрать: все заперто и ключи у него. Окошко в чулане — собака не пролезет. Я
заперлась и легла. Было холодно, пьяные выкрики доносились и сюда, уснуть не
получалось. Часам к двум в доме стало тихо. Не успела я вздохнуть с
облегчением, как услышала шаги и стук в дверь.
— Кто? — спросила испуганно.
— Я это, — ответил Сашка. — Открой.
— Зачем, уходи. — Я силилась придать твердость
своему голосу, но он предательски дрожал.
— Открой, дура, — зло сказал Сашка. — Не
трону я тебя.
— Не открою. — Я вскочила, намертво вцепилась в
ручку двери и стала тянуть ее на себя.
— Слушай, больная, — вздохнул он за дверью и вроде
бы даже покачал головой. — Я тебе русским языком говорю: ты мне без
надобности.
— Ага, — не поверила я.
— Ага, — передразнил он. — Твой крючок
дурацкий и секунду не продержится.
Что верно, то верно. Я подумала и открыла. Сашка ввалился в чулан,
мотало его здорово.
— Здесь спать буду, — заявил он. — Так лучше.
Для тебя.
И бухнулся на кровать. Через минуту он уже спал.
Я заперла дверь на жалкий крючок и села рядом с Сашкой.
Где-то через час смогла убедить себя в том, что Сашка в самом деле спит, а не
прикидывается, и, косясь на него с опаской, обшарила его карманы. Ключей не
было, так же, как не было документов или чего-либо еще, что навело бы на мысль,
кто он такой. Ясно, что ключи в доме, но идти в кухню я не решилась, а вдруг
эти не спят?
Просидев с час и изрядно озябнув, я взяла подушку,
переложила ее к Сашкиным ногам и легла к стене. Водкой от него несло за версту,
к тому же он начал храпеть, а среди ночи опять забормотал, я чутко
вслушивалась, но поняла только одну фразу: “Голову, голову ему держи” — или
что-то в этом роде. Ноги у меня были ледяные, я тянула на себя одеяло, а потом
прижалась к Сашке. Было стыдно, но так теплее.
Утром мужики сели опохмеляться. Вид имели мятый, угрюмый,
были молчаливы, но, выпив и закусив, развеселились пять. У меня с утра болела
голова, я готовила за перегородкой и думала, во что умудрилась вляпаться.
К обеду один из гостей, звали его Витюней, съездил в магазин
и привез водки, веселье пошло по нарастающей. Меня садили за стол, звали
хозяйкой и потчевали водкой. Чтобы отвязаться, я выпила cтопку.
Мужики выходили покурить на улицу, вернувшись, не заперли
дверь, поэтому Димка вновь появился неожиданно.
— Что ж тебе дома-то не сидится, паренек? —
спросил Сашка. Димка таращил лаза, потом, запинаясь, спросил:
— Это что вообще такое? Я подошла к нему.
— Дима, ты бы ехал домой, а? Я тут с друзьями. — Я
смотрела в его лицо и молилась, чтобы он понял. — Ты, Дима, сразу к папе
заскочи, объясни, что я здесь, с друзьями. Скажи, Маша праздник устрoила, приехать
никак не может. Я должна была навестить его, а теперь никак не могу.
Предупреди.
Димка таращился на меня во все глаза.
— Ты слышишь, Дима? — ласково спросила я. В глазах
его мелькнуло понимание, и он попятился к двери. За моей спиной возник Сашка,
обнял меня за плечи, а Димка пошел пятнами и заорал:
— Обнаглела совсем! — И выскочил из дома.
Сашка заглянул мне в глаза, я разом почувствовала себя очень
неуютно, в глубине его глаз было что-то холодное и беспощадное, а я поняла, что
не так он пьян, как старался казаться.
— Чего ему надо было, я не понял? — удивился
Витюня, с трудом продрав глаза.
— Дурачок какой-то, — ответил Сашка.
Через полчаса возле окон затормозил мотоцикл с коляской, и в
доме появился участковый Иван Петрович. Участковым он был еще во времена моего
детства, когда я приезжала к бабуле на каникулы. Человек Иван Петрович
добродушный и в селе уважаемый.
