Я рассмеялась:
– Верно! Я и не подумала про павлина. Если он прилетел к нам из сказочного мира, значит, этот мир существует на самом деле!
Сейчас я взяла стеклянную ручку со стола и повертела в пальцах, глядя, как солнечный свет, преломляясь в стекле, разбрасывает во все стороны маленькие радуги. В комнате было совсем тихо, и я невольно затаила дыхание. Казалось, чудо совсем рядом. Еще немного, и…
Но никакая волшебная дверь передо мной так и не открылась.
Свинтус негромко мяукнул и поглядел на меня снизу вверх.
Размечталась, глупенькая!..
На столе лежал карандашный набросок ручки. Я положила ее поверх бумажного листа, а сама отошла к стене, где были кучей свалены наброски, эскизы, незаконченные акварели. Перебирая рисунки (несколько вариантов дверной ручки, крана, серебряной вилки), я наткнулась на набросок, на котором Лекси запечатлела свою собственную руку. Левую. Зачем ей это могло понадобиться, я даже не стала гадать. Вместо этого я легонько прижала к изображению кончики пальцев и попыталась представить, будто касаюсь живой теплой плоти, а не карандашных линий. Они легко смазывались, и, спохватившись, я отдернула руку, чтобы не погубить рисунок.
Быть может, подумала я, мне вовсе не стоило сюда приходить. Не знаю почему, но у меня появилось отчетливое ощущение, будто я вторглась в личную жизнь Лекси, в мир ее потаенных переживаний и мыслей, вход в который был для меня закрыт. В самом деле, если бы она хотела, чтобы я знала о ее увлечении живописью, она сама рассказала бы мне о нем.
Я бы и рассказала, да только ты не взяла трубку!
Слева от окна я увидела мольберт, а на нем – незаконченное изображение павлина: тело птицы было написано яркой, переливающейся голубой краской, клюв разинут в крике, зеленые пятна на раскрытом, как веер, хвосте похожи на огромные злые глаза, при виде которых меня пробрала дрожь.
Странный рисунок.
Пугающий.
Поспешно отвернувшись, я схватила со стола растрепанный альбом для эскизов и стала его листать. Отец часто повторял, что Лекси – артистическая натура, но я никогда не считала ее таковой. Интересно, когда она начала рисовать и писать красками? Может, она говорила, а я запамятовала? Или – еще хуже – просто не слушала? Сколько всего я упустила просто потому, что сестра, по обыкновению, тарахтела как пулемет, а я лишь рассеянно поддакивала: угу да ага?
Ну, что́ еще я не знаю, хотя должна была бы знать?
Твоя беда, Джекс, в том, что ты не умеешь жить настоящим, не умеешь по-настоящему ценить здесь-и-сейчас.
Сестра была права. Абсолютно. Она-то жила каждой секундой, каждым мгновением, она погружалась в них с головой и впитывала все, что могла, тогда как я слушала вполуха, раздраженная необходимостью выслушивать очередной «бред», очередную сумасшедшую теорию вместо того, чтобы заниматься другими, «важными» делами. А теперь ничего уже нельзя было исправить.
Почти весь альбом был заполнен эскизами, сделанными карандашом и углем. Некоторые были датированы, но большинство – нет. Впрочем, по некоторым признакам я предположила, что они относятся к началу лета. Кухонная раковина, в которой скучает одинокая чашка, использованный пакетик чая «Липтон» на блюдце, стулья из столовой и гостиной, полукруглое окно чердака (вид снаружи), старая ванна на львиных лапах, платье, висящее на дверце шкафа, и так далее. На нескольких страницах были нарисованы цветы: эти рисунки были подписаны: «Незабудки», «Ирис», «Турецкая гвоздика», хотя узнать их не составляло труда.
Перелистывая страницы альбома, я неожиданно наткнулась на портрет незнакомой женщины, которую я не знала. Женщина купалась в нашем бассейне: на заднем плане несколькими штрихами было изображено Ласточкино Гнездо. Темные волосы женщины были собраны в аккуратный пучок на затылке, темные глаза озорно поблескивали, под левым виднелся небольшой шрам. Казалось, она дразнит художницу – мою сестру, а может, смеется над какой-то шуткой, предназначенной только для них двоих. Я почти не сомневалась, что, как только рисунок был закончен, они дружно расхохотались… Вот только что это была за женщина? Откуда она взялась в нашем бассейне?
В правом нижнем углу рисунка стояла дата: «10 июня».
Значит, рисунок был сделан Лекси незадолго до смерти.
Я была уверена, что не видела этой женщины на траурной церемонии – такое необычное лицо я бы, несомненно, запомнила. Наверное, это была очередная «туристка», которая прослышала про наш «целебный» источник и приехала, чтобы решить какие-то проблемы со здоровьем.
И я стала листать альбом дальше. Сначала мне попадались только цветы – флоксы, настурции, фиалки, розы. Роз было больше всего – они занимали не меньше десятка страниц. Наконец я наткнулась на еще одно изображение той же женщины. На этот раз она голышом сидела в шезлонге возле бассейна. Время явно было позднее: патио утопало в густой тени, вода бассейна на заднем плане была сплошь заштрихована черным. На этом фоне кожа женщины буквально светилась. «Короткий сон после ночного купания», – гласила надпись в углу, сделанная почерком Лекси. Я смотрела на рисунок, на длинные опущенные ресницы, на темные ареолы сосков и треугольное облачко лобка, и во мне понемногу просыпался стыд. Я чувствовала себя как человек, который тайком глядит на что-то запретное, не предназначенное для его глаз. В изображении женщины, несомненно, была глубокая интимность и какая-то смутная тоска, граничащая с желанием. И снова я подумала о том, кто она, эта незнакомка? Любовница Лекси? Показывала ли сестра ей этот рисунок или она сделала его для себя?
Наконец я перевернула страницу и стала смотреть дальше. Я увидела несколько крупных планов: входная дверь дома, несколько окон, ведущая к бассейну калитка. На одном листе дом был изображен целиком: насколько я могла судить, Лекси рисовала его, стоя где-то в начале подъездной дорожки. Позади дома грозно вздымались Божья горка и Чертова гора, густо заросшие лесом, в котором мы нашли ручку, кран и другие обломки. Наши сокровища. Именно там Лекси якобы видела павлина.
Когда мы показали наши находки бабушке, она запретила нам ходить в лес, но мы, конечно, все равно бегали туда тайком.
Я открыла очередную страницу. Рисунок на ней показался мне странным, но я не сразу поняла, в чем дело. Только потом я сообразила, что сквозь изображенное на нем Ласточкино Гнездо просвечивает какое-то значительно большее по размерам здание, едва намеченное тончайшими волосяными линиями. В нем было три этажа, вокруг первого тянулась широкая веранда, фасад был украшен балконами. Это был отель. «Бранденбургский источник» – кажется, так он назывался. На рисунке оба здания – и реальное, и призрачное – как бы сливались, составляя единое целое.
«Чтобы понять настоящее, нужно повнимательнее всмотреться в прошлое», – написала Лекси под своим рисунком. Чуть ниже я увидела еще несколько слов, которые не сумела разобрать, а под ними – обведенное кружком имя: «Элиза Хардинг».
Последние страницы альбома были заняты набросками бассейна: навязчивая идея Лекси, запечатленная на бумаге.
