Я поправляю булавки, удерживающие бордовый шарф на месте, и натягиваю рюкзак на одно плечо. Мне все еще кажется странным появляться на людях средь бела дня. Однако, похоже, Кэтрин была права. Никто из проходящих мимо людей не удостоил меня взглядом, когда я вышла из ниши. Хотелось бы мне не удивляться, когда информация Кэтрин действительно оказывается полезной, но на этой стадии ее болезни это правда большая редкость.
Повернувшись к реке, я замечаю огромного белого льва, стоящего на страже у южного входа на Вестминстерский мост. Я прошлась по этой улице несколько раз на картах Google, прежде чем покинуть Кэтрин, и, хотя некоторые знаки изменились с тех пор, как в картах появились эти изображения, у меня все еще есть приятное чувство, что я была здесь раньше.
Несколько пассажиров экскурсионного автобуса читают справочник, стоя возле льва и пытаясь сориентироваться, в то время как другие направляются к дорожке вдоль Темзы, не останавливаясь. Думаю, они знакомы с этим районом или, может быть, они мельком увидели ту самую достопримечательность, когда ехали по мосту (Лондонский глаз
[3] было бы довольно трудно не заметить).
Молодой парень в темных очках прислоняется к основанию статуи льва. Я не узнала в нем Трея до тех пор, пока он не улыбнулся. Он не побрился, и на нем была соломенная шляпа (не из тех, что носят лодочники, а больше походящая на федору).
Я стою некоторое время, пораженная, а потом бегу ему навстречу. Ну, я пытаюсь бежать, но через каждые пару шагов мне приходится уворачиваться от пешеходов. Когда я наконец подхожу к нему, он заключает меня в объятия, сопровождаемые долгим поцелуем.
– Как… и почему… ты в Лондоне? И что это за хипстерский вид?
Трей ухмыляется:
– Ну, твоим путем, конечно, быстрее, но самолеты тоже часто летают из Вашингтона в Лондон. Несколько раз в день, если точнее. И так как ты отправилась на день вперед, у меня было время догнать тебя. Я взял ночной рейс и поспал в самолете. Что же касается шляпы и очков, то считай их мужской версией твоей маскировки шарфом. Это идея Кэтрин. Она считает, что нам нельзя быть замеченными, пока мы здесь. Но мне это даже нравится.
– Ты очень похож на своего отца. Только моложе и неряшливее. И ты не ответил на вопрос «почему?».
– Это должно быть очевидно. Я здесь, потому что ты здесь.
– Но… ты не должен быть здесь, – я делаю шаг назад, медленно качая головой.
– Ты не рада меня видеть? – вопрос абсолютно риторический. В его глазах читается улыбка, и я уверена, что ответ был написан на моем лице, как только я увидела его.
Но он, должно быть, знает, что его присутствие здесь беспокоит меня, потому что быстро добавляет:
– Слушай, я знаю, что ты хочешь сказать. Мои родители в курсе, что я здесь. Они… ну, не скажу, что они были вне себя от радости, но они и не пытались меня остановить.
– Кэтрин…
– Кэтрин заплатила за билет, Кейт. Коннор собирался прилететь вместо меня, но был рад, что я вызвался. Он предпочел остаться с Кэтрин, на случай, если… ну, если он ей понадобится. Твой отец занят в Делавэре, а тебе нужна поддержка. Кирнан не связывался с тобой, поэтому тебе придется смириться.
– Нет. Ты для меня не тот, с кем придется смириться. И ты это прекрасно знаешь. Я просто… я не знаю, во что мы можем вляпаться. Мама вряд ли обрадуется, узнав, что я скрывала от нее что-то.
И хотя я знаю, что именно мне придется сделать это, рассказать маме тайну, которую я хранила в течение последних нескольких месяцев… тайну, которую ее собственная мать хранила всю свою жизнь, тайну, которая отравила большую часть разума ее давно потерянной сестры, – это не совсем то, чего я очень жду. Я все еще не знаю, как мне все это объяснить ей, хотя подозреваю, что мне придется показать на практике, точно так же, как когда я рассказывала все папе.
– И даже мама понимает, что Пруденс не стабильна. Она просто еще не знает почему.
Трей поднимает ладони вверх в жесте «ну и что»:
– Нестабильность Пруденс – это еще одна причина, по которой кто-то должен быть с тобой.
– Я не собираюсь оставаться здесь надолго, Трей. Вряд ли у нас будет время на осмотр достопримечательностей или еще чего-то подобного.
– Я здесь не для осмотра достопримечательностей. Несколько лет назад мы с мамой уже были здесь в роли туристов. А сейчас я в качестве прикрытия. Вторая пара глаз. Моральная поддержка.
Я успокаиваюсь и неуверенно улыбаюсь ему. Не стану отрицать, что мне нужна моральная поддержка и он только что перелетел через Атлантику, чтобы быть рядом. И он не раз говорил, что хотел бы сделать что-то, чтобы помочь мне, и что чувствует себя бесполезным. И это именно то, что он способен сделать, поэтому я не удивлена, что он ухватился за этот шанс.
Но лучше бы я делала все в одиночку. Кэтрин должна была это понять. Думаю, она бы поняла это, если бы все еще была в здравом уме. И да, она, возможно, не знает о пистолете в моем рюкзаке, но она точно знает о ключе ХРОНОСа. Если возникнут проблемы, этот медальон – мой запасной выход, и этим выходом не сможет воспользоваться Трей. Или мама. Поэтому, несмотря на то, что я действительно рада его видеть, все же беспокоюсь, что он может стать очередным оружием Пруденс, которое она использует против меня.
И все же Трей значительно крупнее меня. И крупнее мамы. Это может сыграть на руку, если мне понадобится помощь, чтобы дотащить ее до аэропорта Хитроу. Я не знаю, как отнесется служба безопасности аэропорта к тому, что он сядет в самолет с женщиной без сознания, но мы будем решать проблемы по мере их поступления.
– Они, наверное, знают, что ты здесь, – говорю я. И даже не знаю, кого имею в виду под «ними». Людей Сола? Пруденс? Джулии?
– Возможно. Коннор сказал, что он был осторожен, заказывая билет. И, в отличие от тебя, я никогда никому не обещал, что не отправлюсь в Лондон. Поэтому… что делаем дальше? Мы предупредим твою маму или просто появимся в дверях ее комнаты в отеле?
– Если бы я знала номер комнаты, может быть. Было бы немного странно спрашивать у нее это, когда она была в Лондоне, а я в – Бетесде. Я позвоню ей еще раз, как только мы окажемся в вестибюле. Сейчас я знаю только, что она живет в номере с балконом на четвертом этаже. И вроде бы в дальнем конце отеля – она сказала, что может коснуться Глаза, протянув руку.
Глаз, о котором идет речь, – это Лондонский глаз, также известный как Колесо Миллениума. Когда мама упомянула об этом, у меня в голове возник образ высокой башни с окошком в виде игольного ушка наверху, так что я представляла ее на восемьдесят седьмом этаже какого-нибудь отеля-небоскреба. Затем я загуглила его и была поражена жутким чувством дежавю, когда на экране появилось изображение огромного колеса обозрения, даже большего, чем то, на котором я каталась на Всемирной Выставке 1893 года.
