Восторга в его голосе я не уловила. Подумалось, что Крестовский последние дни ведет себя как строгий экзаменатор, как будто оценивает, на что я без его помощи способна.
— Ну что ж, — сказала после паузы, — дело наше здесь почти закончено.
— Почти?
— Раз прямых улик нами не обнаружено, а косвенные указывают на обеих барышень… — вздохнув, я покачала головой. — Нужно признание. Преступник наш — особа хитрая, но склонная к театральным эффектам. На этой страсти мы его и подловим.
— Значит, — Семен достал часы, щелкнул крышкой, — после поминок мы с вами, Попович, проведем перекрестный допрос?
— Сегодня?
— Не вххжу смысла тянуть. Велите Тимошке кого-нибудь из слуг в приказ отрядить. Пусть подозреваемую сюда на закате доставят под конвоем.
«Присутствие Бархатовой лишним не будет, — решила я, разыскивая мажордома. — Она и показания про отравление повторит на публику, чем обстановку расшатает. Да и конвойные для нового ареста пригодятся».
Хотелось в баню и есть. Покойники наши многочисленные аппетита меня лишали, потому в желудке сейчас камнем лежал кусочек утреннего пирожного. Здесь перекусить с прочими гостями? Узнав о склонности Марии Гавриловны к употреблению ядов, не рискну.
Семен следовал за мною неотлучно, ничего не говорил, но посматривал со значенххем. Голова возвращающейся траурной процессии уже показалась в воротах, внешние ставни с окон сняли, и из столовой просматривался двор. Я ощутила неожиданное раздражение, не деловитое, не азарт, а будто…
— Что не так? — бросила я Семену Аристарховичу.
— Это вы мне скажите.
— Я что-то упустила?
Чародей не ответил, пришлось соображать самой. Присев на подоконник, я забормотала:
— Достойное провинциальное семейство… Отбросим сейчас сомнительность этого самого достоинства, как и чудовищность местных обычаев… Почему сейчас? Так понятно, со дня на день Нюту собирались в монастыре заточить, время поджимало. Предположим, постригли девицу. Марии с этого что? Даже проще, между нею и деньгами только папенька останется. Нинель Феофановну сызнова на зелье какое подсадить… Ее же травили, барыню, помню, какая она на балу была… Нет, плохо. То есть обычно, без блеска. На кого тогда убийство повесить? На случайную любовницу купца? Сейчас как раз петелька получилась, сыскари от подозреваемой Бархатовой на другую персону выходят. Письмо и пинетки в дамские спальни подложили уже после моего первого обыска, в этом я уверена…
— Письмо, — подсказал Крестовский.
— Что?
— Геля… — сокрушенно покачал он головой. — Откуда у барышни Бобруйской оно оказалось?
— От бандерши Мими. Шеф! Это ведь значит, что…
— После додумаете. — Семен Аристархович повел подбородком, указывая на дверь, где уже появились первые гости. — Работайте, а с театральными эффектами я вам подсоблю, по-своему, по-чародейски.
Поминки в нашем богоспасаемом отечестве проходят примерно одинаково, невзирая на статус покойного, сначала грустно и торжественно, а после третьей примерно рюмочки… Нехристь Мамаев мне как-то объяснял, что эти наши обычаи из стародавних языческих времен происходят, когда и смерти не боялись, и жили недолго, потому весело.
Рассаживанием за трапезой занимался Тимошка, недавно ставший мажордомом, и потому оказались мы с начальством на другом конце стола от скорбящего семейства. Побалтывая ложкой в поминальной похлебке, я читала по губам.
— Капелек вам бы принять, маменька, — говорила Мария Гавриловна, подтверждая свой статус отравительницы. — Притомились вы…
— Брось притворство… — Нюта на сестру не смотрела. — Тот, ради которого ты любящую дочурку разыгрывала, уже в котле адовом варится.
— Девочки, не ссорьтесь…
— Не желаю с нею под одной крышей жить!
— Я на рассвете уеду…
— Куда?
— В поместье поживу, пока распутица, а после…
— Что — после? Фантазерка. Без меня тебе не выжить, под фонарем закончишь, тело свое жирное предлагая.
— Девочки…
— Не останавливайте меня, маменька. Я этой лгунье все в глаза выскажу. — Анна Гавриловна притом вовсе в пространство смотрела, только губами шевелила — что-что, а лицо держать умели все женщины купеческой фамилии.
— Машенька, — вдова потрепала старшенькую по плечу, — не сердись. Нюта сейчас не понимает, что болтает. Она остынет и нас с тобою не оставит, устроимся уж как-нибудь. Хочешь в поместье поселиться, изволь…
— И маменьку с собою прихвати, — предложила Анна Гавриловна, — хорошо вам вдвоем будет, весело.
— Нюта!
— За то, что вы со Степаном сотворили…
— Замолчи.
— Ведь обещали, что если уеду, если соглашусь…
— Степана Фомича… — начала было Мария, но Нинель Феофановна что-то такое сделала под скатертью, может, за колено ущипнула, отчего барышня вздрогнула.
— Молчать, обе рты на замок! — велела вдова. — Родителя нынче потеряли, извольте скорбь проявить.
Анна Гавриловна бросила на стол салфетку, поднялась и вышла из залы.
Я посмотрела на Крестовского, он кивнул, прикоснулся пальцами к галстуку. «Ступай, если что, оберег используй», — расшифровала я пантомиму и выскользнула через другую дверь.
Нюту нашла в обширной гостиной первого этажа на мягком диванчике. Девушка рыдала, размазывая слезы по лицу. Присев рядом, я протянула ей платок.
— Тяжко…
Барышня трубно высморкалась.
— Можешь меня Геля звать, — сказала я дружелюбно и негромко, — мы ровесницы почти.
Анна молча скривилась, я вздохнула:
— Ровесницы, и сироты обе, у меня тоже из родных только мачеха.
Собеседница протянула с неожиданной злобой:
— Предупреждали меня, что ты лисица хитрая, столичная штучка.
— Это потому что рыжая, вот народ хитрость и мнит, по аналогии.
— Народ…
— Именно. Ну, чего рыдаешь? Папенька-мучитель отошел, богатой наследницей тебя оставил, заживешь теперь.
— Да много ли радости от богатства?
— Это ты мне скажи.
Голубые глазки блеснули.
— Буду теперь родственниц мучить, за смерть любимого наказывать.
— Матушку с сестрицей?
— Их! — Барышня, повеселев, села прямо, ножку на ножку закинула, вальяжно спросила: — Как у тебя получается женихов менять? На балу репортеркой представилась, нового пристава невестой, теперь его превосходительство крутишь?
— Неправда это, господин Крестовский — начальник мой строгий, а сердце только Григорию Ильичу принадлежит. — В доказательство я подняла руку с кольцом. — Приставу.
