— Листопада двадцать девятого числа, — ответила Маша. — Дату эту я так прекрасно запомнила, потому что тридцатого батюшка Нюту со Степаном в беседке нашей в саду застал, и мы сразу в дорогу засобирались.
— Ваша сестрица утверждает, что в интимной связи с приставом не состояла.
Мария Гавриловна невесело улыбнулась.
— Она не помнит просто, при ее припадках — обычное дело.
«И вообразимее, чем непорочное зачатие», — подумала я, а вслух предположила:
— То есть Анна Гавриловна вполне могла и батюшку порешить, не приходя в сознание?
— Это невозможно.
Я поняла, что такие мысли Марию тоже посещали.
— А, например, письмо написать? — Передав собеседнице улику, я смотрела, как по мере чтения ее глаза наполняются слезами.
Вернув мне письмо, она помолчала, справляясь с чувствами, и сказала:
— Это не Нютин почерк. Предположу, что это батюшка послание составил.
— Почерк явно женский.
— Это вас завитушки обманули. — Девушка вздохнула. — Да вы у кого угодно спросите, хоть у господина Хруща.
— Анна Гавриловна его также опознает?
— Разумеется. — Мария поднялась с дивана. — Мне, Евангелина Романовна, возвращаться надобно.
— Еще один вопрос, — остановила я ее. — Фамилию того лекаря, к которому Нинель Феофановна Нюту водила, помните?
— Фамилию? — Барышня наморщила лоб. — На Швейной улице у него кабинет… Он всех нас пользует, лысоватый такой, из ссыльных. Халялин!
Поблагодарив, я сослалась на головную боль и желание подремать в одиночестве, а дождавшись, когда собеседница уйдет, выбралась из дома черным ходом.
— Попович, вы меня в гроб угоните! — ругался Крестовский через два с половиной часа, когда я уже снимала в прихожей позаимствованный у истопника тулуп и дожевывала ватрушку, купленную на базарной площади. — Было же велено ни на шаг…
— Ваше пре-превосходительство, — пропела я и чмокнула чародея в нос, вызвав его немалое удивление, — кто у нас молодец? Я у нас молодец!
— Вы пьяны?
— Пришлось чуточку для сугреву и беседы поддержания.
Ноздри начальства раздулись:
— Спирт?
— Экий вы сыскарь! — похвалила я, взъерошив львиную начальственную гриву. — Ладно, работаем. Семейство где? Ждут вердикта? А приказные? Собачку мне еще подать!
Последнее, что я увидела, — синие как сапфиры глаза Семена Аристарховича и длинные его белые пальцы, плетущие волшбу. Мятой запахло уже в темноте, я заснула.
Богатый терем купца Бобруйского погружался в сумерки. Вечерело, даже самые стойкие из скорбящих, сидящие за длинным поминальным столом, начинали подумывать об уходе. До безобразия напившийся Хрущ рыдал, обхватив за плечи мажордома.
— Гаврила Степанович! Барин! На кого…
— Андрон Ипатьевич! — Маша Бобруйская разомкнула мужские объятия, отвела адвоката в смежную со столовой гостиную. — Присядьте, выпейте кофе.
В ее руках появился пузырек темного стекла, содержимое масляной струйкой полилось в чашечку.
— Никто его не любил, барина, — всхлипнул Хрущ, опускаясь на стул. — А я любил.
— Это потому, что батюшка вас с малолетства… Пейте.
— Маня… — Адвокат обхватил стоящую девушку за бедра, уткнувшись лицом ей в живот, забормотал невнятно. — Он же добрый был, батя твой.
— Был да весь вышел. Пусти.
— Не пущу! Ты мягкая и пахнешь хорошо. А ежели боишься, что я тебя того… этого… Так сообщу тебе без утайки, чтоб ты знала…
Девушка вырвалась, схватила адвоката за волосы и, запрокинув ему голову, влила в рот содержимое кофейной чашечки.
— Не трудись, Андроша, все про тебя все знают.
Хрущ закашлялся, разбрызгивая бурую слюну.
— Зелье какое?
— Такое. — Маша присела в соседнее кресло. — Назову его «Отрезвин», лавку аптечную открою, да и буду им торговать.
— Вся в батю, знаешь, где выгоду поиметь. — Хрущ потер лицо, поморгал, удивленно проговорил: — Действительно весь хмель улетучился!
— Вот и славно. Его превосходительство горничную прислал, они скоро с Евангелиной Романовной к нам выйдут.
— Откуда?
— У барышни мигрень приключилась, в диванной прилегла.
Адвокат зевнул украдкой и вдруг испуганно вытаращил глаза:
— Что ты там про «все всё знают» говорила? Все? И барин знал?
Мария Гавриловна кивнула.
— Думаешь, почему, когда ты лет десять назад свататься ко мне пришел, он тебе по уху съездил?
— И после денег дал, чтоб адвокатскую практику открыть… — Хрущ заплакал, но тихо, без всхлипов.
Маша поморщилась.
— Дело прошлое, не нужно сейчас ворошить. Не рыдай и не пей больше, нам твоя помощь нынче понадобится.
— Какая помощь?
— Адвокатская. Эта Попович до мигрени своей очень любопытные вопросы мне задавала. Не верит она в вину актерки Дульсинеи, другого подозревает, а точнее — другую. И очень меня это тревожит, Андроша. Потому что…
— Маня, — по-бабьи всплеснул руками Хрущ, — это ведь не ты? Не ты Гаврилу Степановича порешила?
Девушка лизнула вымазанный чернилами пальчик и стала оттирать пятно носовым платком.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в коей надворная советница утоляет свою страсть к театральным эффектам во имя закона и правопорядка
В преступлениях, учиненных несколькими лицами по предварительному их на то согласию, признаются зачинщиками те, которые, умыслив содеянное преступление, согласили на то других… Сообщниками — те, которые согласились с зачинщиками или с другими виновными совершить преступление.
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. 1845
Нет, я, конечно, Семена Аристарховича уважаю безмерно, но нельзя было бы мне в Крыжовень другого чародея прислать? А именно статского советника Зорина, который одним щелчком по носу страдающую персону отрезвить может! Ну куда это годится? Проснулась я с тяжелой головой, мучимая жаждой и в самом гнусном расположении духа. Крестовский сидел в двух шагах у низкого столика, читал романчик в потрепанной обложке. На мой стон «пить!» мерзейше ухмыльнулся и с преувеличенной медлительностью налил воды в стакан из хрустального графина. Струйка била в стекло с водопадным рокотом. За воду в Берендии не благодарят, примета такая, я и не благодарила, опустошила стакан, подставила его за добавкой.
— Времени сколько?
— Все ваше, Попович. Не желаете объясниться?
Прислушавшись со вниманием к организму, я решила, что ни в малейшей мере, о чем и сообщила.
