— Надеюсь, Грегори разыщет все украденное.
— Да сдались вам эти побрякушки, Евангелина Романовна! Вашу красоту смарагды оттенять должны, то есть изумруды. Желаете подарок?
— Не желаю. Лучше расскажите мне, какие драгоценности ваш барин предпочитает.
В дымных серых глазах блеснули смешинки.
— Надо мной бар нет.
— А кто есть? — спросила я быстро.
Туз ответил веско и спокойно:
— Один только Господь, перед которым я за свои грехи отвечу.
Торжественную паузу, воцарившуюся после этих слов, нарушать не хотелось. Мы с собеседником смотрели друг другу в глаза, не мигая. Фартовый первый отвел взгляд, сказал шутливо:
— Про барина вам лучше Герочку своего расспросить.
— Да помрет он, до сути даже не дойдя, — махнула я рукой. — Шестерка, что с него взять.
— А попробуем? Только придется головешку его набриолиненную после отрезать. Вы крови боитесь?
— Ни в малейшей степени, — ответила я честно, не уточняя, что крови-то нет, не боюсь, а вот покойников боюсь до тошноты и обмороков. — Голову сечь обязательно?
— Обычай у нас в Крыжовене такой, не древний, а вполне новый, чтоб покойники после не поднимались.
— Так барин ваш… некромант?
Туз кивнул и откинулся на стуле, позволяя халдеям расставить перед нами блюда со снедью. Еда меня не интересовала, я едва дождалась, чтоб официанты отошли.
— И давно он шалит? С какого времени заметен?
— Дайте подумать… — Яшка полюбовался жиденьким супом в своей тарелке. — С год примерно упыри по Крыжовеню принялись шастать, но и раньше звоночки были всякие.
Он зачерпнул ложкой, снял пробу, мечтательно прикрыл глаза.
— И вы ничего не предпринимали?
— Мы — это кто?
— Да кто угодно. Люди, обыватели.
— У нас, Евангелина Романовна, каждый за себя. Кому удалось упыря обезглавить, тот молодец, а не сдюжил, отправляйся упырье войско пополнять.
— А приказные?
— Они, что ли, не люди?
— Они законом на защиту подданного имперского населения поставлены. Пристав Блохин что говорил?
— В личной беседе? — продолжал куражиться Туз. — Что-то не припомню даже.
— Разумеется, — хлопнула я ладонью об стол, — у вас другие темы со Степкой были для разговоров.
Фартовый застыл, приоткрыв рот. Наконец сказал:
— Ваша горячность, Евангелина Романовна, вовсе удивительна. Пошутил я. Не знаком был со Степаном Фомичом.
— Меня ваши делишки с покойным приставом занимают мало, сейчас мало. Предположу… Хотя нет, даже предполагать не буду, чем вы втроем с Бобруйским промышляли. Мне нужна информация, мистер Ас. Кто такой барин? Где его найти? Кто ему служит?
— Купца еще приплели, — вполне натурально удивился фартовый. — А на вопросы отвечу так, на первых два — не знаю, а на последний — кто угодно из живых и все из мертвых, кому родня не озаботилась головы прежде погребения отсечь. Бобруйский! Может, он со мною дела вел, только я не с ним, с Сергунькой Чиковым договаривался. Но это пока он жив был, а как помер, я сразу Степану Фомичу сказал, что ничего общего с упырями…
— Погоди, Яков, — перебила я фартового, не заметив, что перешла с ним на «ты» и ухватив его за руку. — Чикова совсем недавно застрелили.
— А до этого он вешался, в травне еще, и топился, и от опия помирал. И всякий раз… — Он перегнулся через стол, не замечая, что окунает кончик шелкового галстука в суп, стиснул с силою мои пальцы. — Чую я покойников, Геля, как зверь кровь чую. Ходят среди нас, людьми притворяются, только гнилые внутри.
Я посмотрела на сидящего за соседним столиком Зябликова, тот без аппетита ковырялся в тарелке, любуясь настенным натюрмортом. Проследив мой взгляд, Туз хрипло хохотнул:
— Герочка живехонек, от него только страхом пахнет. Боится болезный, что его, такого раскрасавчика, мимо воли обратят.
— Он сам на себя навский артефакт подчинения нацепил, — пожаловалась я, — таскается вот теперь, никак не отстанет. Я уж собиралась его калечить, чтоб в больничке полежал.
— Очень на него похоже. — Галстук свой фартовый из супа вынул, а руку мою отпускать и не думал, перебирал интимно пальцы, поигрывал перстнем. — Хочешь, я эту змейку с него сниму? Поглядим, куда наш пострел метнется прятаться.
— Ты можешь? — Выразить крайнюю степень удивления можно было, лишь всплеснув руками, для этого мне понадобились обе конечности.
— Я на этих цацках навьих собаку съел. Думаешь, чем мы с Блохиным промышляли? Всего-то и надо нужную мелодию наиграть. Доставай дудку, сейчас мы фраерка освобождать будем.
— Не время, — остановила я фартового. — Зябликов мне еще пригодиться может, он единственный, про кого мы точно знаем, что он барину служит, он нас в логово отведет.
— Нас? — Туз покачал головой. — На такое я ни в жизнь не согласный.
— Тогда зачем ты мне это все рассказал?
— Молчать не мог больше. Ты когда на площади нынче кричала, что все мы гнилые, дрогнуло сердце. Я, Геля, в Бога верую, а то, что в Крыжовене творится, — воле его противно до самой крайней степени.
— А не боишься, что барин тебя накажет? Услышит и накажет. Он ведь слышит все, упырь, крысиное ваше величество.
— Он чародеев только слышит, — ответил Туз с улыбкой, — а я, к счастью, человек.
— На три примерно четверти. — Думала я уже о другом, потому говорила рассеянно: — Чего?
Посмотрев внимательно в серые глаза, я уточнила:
— Ну, или половина у тебя людская, на остальную ты, Яшка, явный неклюд. Где сегодняшний день проводить собираешься? Мне бы вечерком переговорить еще с тобой коротенько.
— Неклюд?
— Ты сам говорил, что смерть, как волк, чуешь и страх тоже. Плюс у тебя зрачки забавно на свет реагируют. Предположу, что внутренний твой зверь не волк вовсе, а, к примеру, рысь.
— Неклюд?
— Ну чего заладил? Бывает. У мамки спроси. Жива мамка-то?
— Приютский я, сирота.
— Тогда поверь мне на слово. Давай, мистер Ас, назначим друг другу свидание и попрощаемся до вечера.
Договорились встретиться здесь же часу в десятом. Я оставила за столом пребывающего в крайней степени растерянности фартового, Герочку даже звать не пришлось, сам соскочил с места, чтоб вперед халдея подать мне шубу.
Значит, по порядку. Что мы имеем? Некоего некроманта, появившегося в Крыжовене примерно с год назад, его частично живых, частично дохлых подручных. Упырье войско, как говорил Туз. Что у нас супротив этого? Надворная советница с револьвером. Ну, положим, если Семену удастся главного закуклить, армия его опасности не представит. Кстати, любопытная несостыковка получается. Крестовский вчера еще собою жертвовать не собирался. Что его передумать заставило? Что-то, что в тереме Бобруйских случилось? Вспоминай, Геля. Вы на поминках сидели, потом ты к лекарю бегала. Что происходило в твое отсутствие? И зачем Семен чешуйку у гнума приобрел?
