Крестовский заглянул под столешню:
— Граф должен всю мелочь рассыпанную собрать, особенность у его вида такая. Ты не ответила на мой вопрос. Ты с Волковым не спала?
Вот ведь… Мужик, что с него взять? На том свете пребывает, у черта под мышкой, а все о своем, мужчинском. Запустив руку в сумочку, я зачерпнула еще патронов и бросила их широким жестом за спину.
— Григорий Ильич ко мне в кровать без разрешения влез, когда я уже спала. Фактически да, мы провели ночь в одной постели. И целовал меня, наверное, потому что мне что-то такое мерещилось, правда с тобою в главной роли.
— Мерзавец! — прорычал Крестовский. — Почему ты сразу мне этого не объяснила?
— А ты дал? Набычился немедленно, отвращение показал.
— Какое еще отвращение?
— Для себя обычное! Высокомерное. Вот! — Я выбросила горсть патронов. — Весь ты в этом!
— В чем?
Я пошарила в сумке, патронов в ней не осталось. Барин поднялся с ковра, держа добычу в горсти.
— Вы продолжайте, молодые люди, не смущайтесь, обсудите недосказанное, чтоб в посмертии от мук ничего не отвлекало. Я подожду.
«Любопытно, ежели его сейчас по рукам стукнуть, он сызнова патроны собирать примется?» Видимо предположив такую возможность, упырь ладони схлопнул, измельчив цилиндрики в металлическую пыль.
— Возлюбленная ваша, Семен Аристархович, на редкость умна, рассудила, что лишь простой человек завесу преодолеть может, прорвалась. Правда, не подумала, как наружу с вами выбираться будет. — Он сел, закинул ногу за ногу. — Мы, Евангелина Романовна, с господином чародеем сейчас одною ниточкой повязаны. Видите на столе колечко? Им Семен Аристархович свои силы чародейские располовинил.
Рядом с кольцом на сукне лежала открытая карта, чего-то там кубков. Неполный кубок, об этом мне провидица Зара толковала.
— Ну и, представьте себе, всех провел. Одинарный перехлест я бы порвал без труда, но Семушка ваш, когда я колдовать принялся, второй набросил, поверх первого. И теперь все вместе мы, и в жизни и после, закуклились, так сказать.
Крестовский сопел, прожигая меня гневными взглядами. Упыря он вряд ли слушал, на меня ярился. Хтонь же продолжала разливаться соловьем:
— А знаете, как дальше будет? Силы наши сплетенные рано или поздно иссякнут, и мы покинем эти пределы. Семен Аристархович навечно, а я… на некоторое время. Бессмертен я, Гелюшка, неуязвим.
— У меня под платьем, — соврала я, — четыре нитки речного жемчуга на шее висят, мелкого такого, и ежели вы, фальшивый Теодор Василия, не желаете остаток своего бессмертия на карачках провести, дайте с Семеном побеседовать.
— Позвольте вам не поверить, дражайшая…
— Надоел! — Крестовский щелкнул пальцами, сверху на нас градом посыпались серебристые шарики.
Барин бросился их собирать, а Семен усадил меня к себе на колени.
— Здорово придумала, мне и в голову не пришло так развлекаться.
«От меня же, наверное, воняет! То есть не наверное, а абсолютно точно. Как он может меня такую целовать? Так целовать? Семушка!»
Я вцепилась пальцами в львиную гриву, жарко отвечая на поцелуи.
— Люблю дуру безмозглую, — рычал чародей. — Зачем ты пришла? Спасайся, уходи.
— Ага, вот прям побежала. Я барышня, сам меня спасай.
— Не могу, Геля, не могу…
— Почему? — Я с трудом отстранилась, упершись ладонями в мужские плечи. — Объясни мне.
И он рассказал, прижал к себе, говорил негромко на ушко, поглаживая ладонью мои волосы.
Их было четверо, тех, кто испил из источника в дальних магольских степях. Иван Зорин, Эльдар Мамаев, Семен Крестовский и Дмитрий Уваров. Четверо великих чародеев. Митька самый из них талантливый был, Митька Уваров, которого после чародейский перехлест на злую сторону затянул. Помнила я его прекрасно, абсолютно безумного, запертого в скорбном доме, и дело, с ним связанное, тоже не забыла. Но Семен сейчас в другом мне признавался.
— Жадный я был, Гелюшка, и гордый сверх меры, Митькиным талантам завидовал, потому больше положенного в себя заглотил. Решил, справлюсь с силою, обуздаю, но не смог.
— Обезумел? Душою захворал?
— Да. Товарищам в том признаться не мог, от высокомерия своего стыдно было. Хотел руки на себя наложить; топиться пробовал, но вода меня не приняла, тогда я в петлю полез. Меня ординарец мой спас, Степан Блохин. И от смерти, и от безумия чародейского. Он часть моих сил в себя принял. Это непросто, Геля, ох как непросто.
— Вы с Зориным и Мамаевым друг в друга льете почем зря.
— Это потому, что мы… братья, это по-другому называется, в берендийском аналога нет, мы из одного источника испили, да и мощные мы с ребятами, а Степка… Там сила едва тлела. Его от потока чуть не разорвало, неделю в горячке метался.
— И за это ты считаешь себя ему по гроб жизни обязанным?
— Он меня от смерти и от позора спас.
Прислонившись щекою к плечу Семена я искоса смотрела на ужасную хтонь, собирающую мелкие бусины. От смерти и от позора…
— Барин тебя к себе подпустил, потому что у тебя с Блохиным, по сути, одна и та же сила? То есть твоя?
— Знай он мои пределы, разумеется, поостерегся бы.
— А на что твой Степка рассчитывал, его призывая?
— Да кто теперь разберет? Блохина ведь не учил никто. Моя вина.
— А тебя?
— Что?
— Кто учил тебя? А Зорина, а Эльдара? Дмитрия, наконец? В нашем отечестве чародейских университетов нет.
— Да сами понемногу набирались. Ванька основательно к делу подошел, книги глотал, в переписку с заграничными магами вступал, Эльдар вообще отыскал на родине какого-то огнетворца…
— То есть вы сами справлялись, а Степку ты должен был учить?
— Я перед ним виноват.
— В чем?
— В том, что силою его наделил.
— Против воли? Из-за угла напрыгнул и надул через соломинку, как деревенский хулиган лягушку?
— Геля!
— Прости. — Я поцеловала Семену в щеку. — Прости, пожалуйста.
Он нашел мои губы.
— Уходи, я твой оберег, на это хватит… Там Евсей этот смешной с револьвером, я видел, и тетка забавная… Мальчик из приюта, ты его в Мокошь-град…
— Если бы ты Митеньке блаженненькому сапфиров своих не отдал, на дольше бы хватило?
— Да… нет… не важно. Дитя ведь невинное…
Видно, Крестовского опять корежило чародейским перехлестом, он бормотал все невнятнее. Дурачок прекраснодушный. Люблю.
— Семка, — шепнула горячо, — а ты точно не за всех чародеев здесь страдаешь?
