Среди поднятых покойников я узрела господина Бархатова, Сергея Павловича Чикова и даже Бобруйскую. Чиков был совсем плох, ползал в требухе, опознаваемый уже только по остаткам одежды. Бархатов… Ему, бедняге, перерезали горло, что называется, от уха до уха, а потом еще и бросили в какой-то канаве, судя по следам обморожения. Хотя…
Додумать я не успела, бойкий упырь подал Асмодеусу огромный ножище.
— Что за балаган вы тут устроили? — заорала я.
Орган исторг инфернальный аккорд, предсмертно запыхтел и, фыркнув напоследок, умолк.
— Облаточек из тебя настрогаем! — Нинель Феофановна устремилась к алтарю, бойко расталкивая толпу. — Причастимся, бессмертие получим.
Боялась тетка очень, на публику играла. Больше нас здесь среди присутствующих, не обращенных в упырей и не чародеев. Бобруйская точно жива и в сознании, думает сейчас, как причастия избежать. И точно, будто в пароксизме невероятного желания, она бросилась животом на ступень, неловко подсекая упыря с ножом. Тесак упал, звякнул о гранит металлом, отлетел вниз, скрывшись в кровавом месиве пола. Перфектно, Нинель Феофановна, так держать.
Из-под постамента выскользнул Геродот Христофорович в нелепом картузе поверх кудрей, перемазанный с ног до головы, почти неузнаваемый, смешался с толпой. Гений-выживальщик. Только потесниться ему на призовых местах придется, с Бобруйской второе место делить. Золото я, пожалуй, Эдуарду Милославовичу Бархатову отдам. Грим он себе сочинил сверхубедительный, переборщил даже слегка, если б не излишества, я б точно поверила. Браво!
Разноголосый вой, возносящийся к сводам залы, утомлял невероятно. И мельтешения эти… Я обернулась на чародейскую завесу. Крестовский сидел за столом напротив неопрятной кучи и играл с нею в карты. Это так он поспешает, пока меня на облатки собираются потрошить? Асмодеус, между прочим, велел другой нож принести. А не найдут, здешняя публика и зубами с моей девственной плотью справится, потому как у кого они, зубы, не гнилые, то очень острые.
Я посмотрела на Асмодеуса:
— Ну и зачем это вам? Ну убьете меня, дальше что?
Он приблизился, хромая и покачиваясь, сел рядышком на алтарь, сказал неуверенно:
— Живая кровь силу барину даст.
— Не даст, Теодор Васильевич, ваш хозяин в двойной петле сейчас находится, до него ни крупинки эманаций не дойдет.
От обращения по имени-отчеству упырь явственно вздрогнул, бросил на Фараонию быстрый взгляд. Я спросила:
— Или жертва вовсе не хтони этой древней положена? Для себя хотите?
Квашнина таращила на нас глаза, но говорить не могла, некромантский аркан все еще закрывал ей рот. Асмодеус махнул рукой, волна, прошедшая по зале, заставила толпу притихнуть. Перфектно! Я пошла вразнос:
— Ежели себе, граф, тогда давайте рассуждать. Сами барином хотите стать? Заслужили за годы, что аватаром для хтони работали.
Ага! Пригодилось словцо, как влитое стало. Асмодеуса бред мой куражный заинтересовал, слушал меня упырь внимательно, заглядывая в лицо. Поднажмем.
— Жертвенный обряд, чтоб силою от закукливания вас напитать. Он нужен мощный, полнокровный. Правильно? А во мне ее сколько, сами подумайте, чуть больше, чем у воробья. Для эманаций жертва покрупнее нужна, двойная, а лучше тройная. Вы вот, Теодор Васильевич, почему барыню Квашнину сразу не порешили? Потому что предусмотрительны и в чародействах поднаторели.
Похвала любому приятна, даже упырю. Уверена, если бы у Асмодеуса от губ больше ошметков осталось, улыбался бы сейчас от приятности.
— Умная ты, Евангелина.
— Ровно настолько, чтоб сторону победителя принять.
— И красивая.
— На фотографических карточках получаюсь прелестно, — кивнула я. — Представьте, сколько их вы со мною наделать сможете?
Он опять посмотрел на Фараонию, может, сравнивал, с кем из нас карточки в стиле «ню» получатся эффектнее. Разумеется, не в ее пользу. Но упырь все еще сомневался.
— Ты ведь Крестовского любишь, а наивысшие истечения происходят от любящей души.
— Душонка у меня так себе, — хмыкнула я скабрезно, — все стремления — чин высокий получить.
— Надворный советник!
— В статские хочу, лучше в действительные статские, должность в столице и личный кабинет. Ну же, граф, решайтесь. Начальство мое почти уже ваше начальство упокоило, закалываем двоих человечков — Квашнину с Давиловым, она чародейка сильная, ее ихор большую силу имеет, вы становитесь великим некромантом, и мы с вами…
Эх, зря я про фотографические карточки упомянула, мысли упыря приобрели фривольное слишком направление, он уже прижимался костомахами к моему бедру, придвигаясь все ближе.
— И что мы с тобою?
— Обсудим, — отодвинулась я, — когда вы на покойника перестанете походить.
— Брезгуешь?
— Я, Теодор Васильевич, девушка приличная, глупости всякие только после свадьбы вам позволю.
— Свадьбы? — испугался упырь.
— Именно. Поженимся здесь, в Крыжовене. Сначала с полгода я приставом прослужу, удобно даже, стану не Попович, а Попова, чуток документы подправить. Не перебивайте. Так надо. Через службу я ваши художества прикрыть смогу, бумаги официальные выправить.
— Графиня?
— Точно! И титул получу! Да мы с вами таких дел в империи наворотим!
Асмодеус поплыл, поверил, воображал уже те самые дела, славу воображал, почет, супругу молоденькую, что устремления его разделяет. Только, к прискорбию его, в чарах некромантский аватар нисколько не поднаторел, иначе догадался бы, что посох, который он держал сейчас в руке, с Фараонией его крепко-накрепко связывал.
Громыхнуло, алтарь под нами качнулся, посох дрогнул, вылетел из лап Асмодеуса. Свободная от пут Квашнина подхватила его в полете:
— Сдохни, свиристелка!
Яркая вспышка света, сызнова грохот. Огненный столб, вырвавшийся из глаз чародейки, опалил связанного Давилова, пережигая веревки. Евсей Харитонович прыгнул под ноги вскочившего Асмодеуса. Они покатились вниз по ступеням. Там немедленно образовалась куча-мала, я заметила, что троица выживальщиков по отдельности продвигается к дальней стене залы, в направлении предполагаемого выхода и попятилась от Фараонии. Чародейка широко улыбалась:
— Сдюжил твой Семен, закуклил супостата! — Магическая завеса выцвела до грязно-желтого оттенка, уплотнилась, напоминая уже вощеную бумагу. — Силен, ух силен Крестовский… был…
Костлявая рука Квашниной ухватила меня за щиколотку в тот самый момент, когда я уже почти спрыгнула с алтарной плиты.
— Погоди, деточка, остаточный фон сильнейший от эдакой волшбы остается. — Неподалеку после чавкающего противного звука раздался стук, на гранит выкатился человеческий череп. Фараония хихикнула: — Лорд Асмодеус голову от счастия, тобою предложенного, потерял. Экая ты, душенька, свиристелка оказалась.
