Мамаев придвинулся ко мне, шепнул на ушко, я возопила:
— Задница? То есть… зад?
— И я фартового господина про казус этот вариантный просветил. Вообрази, букашечка, какая серьезная беседа грядет между носителем сего прозвища и носителем бритского наречия, последний ведь немало над Тузом потешался.
«Бедный Гриня», — подумала я и неприлично, в голос, заржала.
— Что ж, сыскарики, — вернулось начальство к совещанию, — проблема у нас с вами остается только одна. Решить надобно, кто из нас в Крыжовене на должности пристава останется.
— Семушка… — осторожно нарушил Мамаев повисшую паузу.
— Да, Эльдар, ты. Сам посуди, Геля и без того здесь на полную выложилась, мое присутствие в столице необходимо, а Зорин… — Его превосходительство обратило взор на Ивана Ивановича, будто прикидывая.
— Ладно, — вздохнул тот, — жребий бросать будем.
— Это ведь ненадолго, — утешила я друзей, доставая монетку. — Волков пробудится, дела примет. Орел — Иван, решка — Мамаев.
— Не желаю решкой.
— Без разницы, — отмахнулся Зорин. — Что же до Волкова, я бы ему города не доверил, мутный он тип, судя по рассказам.
Крестовский кивнул и сказал:
— В любом случае приказ о назначении мы пока не получали. Геля, бросай.
Я только успела поднять руку, когда в дверь постучали. После разрешения начальства она распахнулась, явив приказного секретаря Митрофана Губешкина.
— Добрый вечер, дама и господа.
Невнятное слегка приветствие его было прервано дружелюбным вихрем, в который обратился Эльдар Давидович.
— Митрофанушка! — лез он целоваться. — Соколик, как вовремя! Поездом прибыл?
— Поездом, — защищался секретарь от поцелуев тисненой кожаной папкой. — Документы привез разные, о которых вы в спешке позабыли. Там и приказ о должности пристава…
— Кто? — выдернул Эльдар папку. — Кто назначен?
— Прочерк там на месте имени. В канцелярии сказали, что по сиятельному повелению Семен Аристархович сам определить должен.
— Семушка, — Мамаев протянул добычу через стол, — ваше превосходительство, определяйте.
— А хорошо получится, — басил Зорин, усаживая Митрофана, — господин Губешкин — кристальной душевной чистоты человек, а то, что робок, не страшно, ему и совет городской в помощь будет, и общины.
— Он чародей, — поддержала я, — горожане в должности пристава чародея видеть предпочтут.
Объект наших переговоров хлопал глазами, переводя взгляд с одного лица на другое.
— Робок, — протянул Семен, — чародей. Местный почти, родня тут…
— Федора Степанова, гринадир который в прошлом, повысить надобно, — пришло мне в голову. — Мужик статный, сильный, с пониманием. В деле себя показал перфектно, старается службой ошибки свои загладить.
— Точно, — подтвердил Эльдар. — И с фартовыми разбираться умеет, и с неклюдами, и гнумы уважают.
— Решено! — Начальство раскрыло папку и, прошуршав бумагами в поисках нужной, вписало: «Митрофан Митрофанович Губешкин». — Поздравляю, господин пристав, с назначением. А теперь, сыскарики, пойдем праздновать.
В ресторации отеля «Империал» нас ожидал самый настоящий банкет, там, кажется, собрался весь уездный город Крыжовень. И было очень весело. Я танцевала, вкусно ела, пила без разбора разнокрепкие напитки, целовалась в щеки со знакомыми, прощалась, благодарила, принимала комплименты, отказывалась многократно от смарагдового гарнитура, подносимого фартовым Яшкой, который велел Асом себя более не величать, обещала не забывать, писать, маменьке приветы от Соломона передать, помнить и, наконец, растворилась полностью в вихре хорошей праздничной радости.
— Гелюшка, — шептал Семен под перестук колес уносящего нас в Мокошь-град поезда, — душа моя, любовь моя.
— На коленях прощения просить будешь… архивы подшивать… кукарекать…
— Люблю…
— И я…
ЭПИЛОГ ВТОРОЙ,
в коем представители сильного пола ни в коем случае не сплетничают и не интересуются заметками в бульварных газетенках
Весна в столицу пришла окончательно, украсила шляпки барышень искусственными пока цветами, сдернула с Мокоши ледяное покрывало, растопила сугробы и наледь с крыш, наполнила улицы перестуком срывающихся сосулек.
— Хорошо! — распахнул Иван Иванович окно кабинета и полной грудью вдохнул свежий воздух.
— Попович куда убежала? — Эльдар Давидович шуршал газетой, прихлебывая чай из личной кружки.
— Ей кто-то из осведомителей вбросил, что-де в кафешантане на Мясоедской видали господинчика с артефактом навьим мудреным. Вот Геля и отправилась выяснять, не Зябликов ли это ее знакомый.
— Непременно ирод появится, характера своего злодейского не обуздав, — передразнил Мамаев пискляво, но нисколько не похоже. — Ею вся пресса столичная полна, Евангелиной Романовной нашей. «Надворный советник П., то есть, разумеется, советница развлекла столичную публику арестованием. Многочисленные свидетели, находившиеся в момент ареста на городском вокзале, в кошмарах вспоминать будут рыжеволосую фурию, с револьвером наперевес преследующую вдоль перрона двух провинциального вида дам. Особенно им запомнится мгновение, когда одна из беглянок бросила в толпу набитое соломою чучело болонки мальтезе, отчего в публике последовали обмороки экзальтированных барышень, числом три, а также господина Ж., начальника пароходного департамента».
— «Чижик-пыжик»? — заглянул через плечо Зорин. — Бульварная газетенка.
— И чародейский приказ ей беспрерывно новости поставляет. «Самый завидный мокошьградский холостяк, некий господин К., был снят городовыми с конной статуи Берендия Четвертого и, даже находясь в руках служивых, продолжал кукарекать. Кстати, верные наши источники сообщают, что господин К. появляется в обществе с некоей барышней П. вовсе не по служебной необходимости». — Эльдар смял «Чижика-пыжика», забросил бумажный ком в корзину.
— Ну пишут и пишут.
— Геля кольцо обручальное кует. Нет, в газетах о том ни слова, сам узнал. Обручальное, из драконьей чешуи, как у гнумов принято.
— Значит, поженятся. — Иван Иванович пожал пудовыми плечами. — И хорошо, и ладно. Семка повеселел, не хандрит совсем. Не думал даже, что он такую вину перед Митькой чувствовал.
— Я знал. Вы напились как-то давно, Семен в откровения пустился. Ты не помнишь, после знатной драки заседали, тебя сморило, на столе уснул. — Эльдар поморщился. — Ерунда же, форменная ерунда, а ему душу выедало. Денщик еще этот постарался, спасителем себя изобразил.
— Ну да, Крестовского с одной стороны вина за воображаемое воровство у друга силы чародейской придавила, с другой — благодарность. Степка тот еще жук был, вечно ко мне подкатывался с просьбами.
