Но даже этого я не могу сказать.
Я понимаю, что, возможно, никогда уже не смогу сказать этого, что никто меня не услышит, никогда.
* * *
Вспоминаю пирожки с яблоком, которые продавали в Макдоналдсе в девяностые годы. Такие хрустящие, с горячей начинкой, обжигающей язык. А запах… Их ведь, кажется, вернули в меню. Вот бы сейчас один такой. Один-единственный пирожок с яблоком. Ну хотя бы кусочек.
* * *
Разумеется, я пыталась производить звуки. Но сколько бы я ни стучала в дверь и ни топала ногами, ничего не происходит. Голос, такой сильный вначале, теперь почти иссяк. Его поглотило великое небытие, которое скоро захватит меня целиком.
Интересно, как это звучало снаружи, когда я кричала последний раз, было ли вообще что-нибудь слышно?
Может быть, крик пролетающего по небу гуся.
Возможно, кто-нибудь сказал: «Что это такое? Наверное, гусь кричит».
* * *
Вода
Вода
Вода
* * *
Вода
Один стакан воды
* * *
Я ложусь и закрываю глаза, выключаю свет. Все в порядке. В конце концов все будет хорошо.
* * *
А что, если снаружи ничего не существует? Если то, что внутри меня, — это все что есть?
Все, что я есть
* * *
Если
* * *
Все
* * *
Что я есть
Я есть
Есть
Есть
4
Когда паром причаливал к острову, где жила Ева, Мартин стоял на палубе, облокотившись о перила, и смотрел на солнце, освещающее шхеры.
По-прежнему дул сильный порывистый ветер, безжалостно трепал его волосы и одежду, свистел в голове. Но было в этом какое-то освобождение, ему всегда так казалось — когда тебя продувает насквозь морской ветер.
Барбру объяснила ему, как найти нужный дом на Черингене. Пришлось пройти довольно долгий путь по острову, на котором полностью отсутствовало автомобильное движение, мимо старых деревянных домиков с ухоженными садами до похожего на усадьбу большого здания с фасадом, выходящим на море.
Белые как лунь волосы Евы Левин мягкими локонами обрамляли лицо. Мартин удивился, насколько комфортно он сразу же ощутил себя в ее обществе, хотя вопрос, в связи с которым он приехал, мог показаться несколько щекотливым.
Она накрыла на стол, достала не только печенье, но и хлеб, и начинку для бутербродов, сказала, что как раз собиралась обедать, хотя был уже четвертый час.
— Я с молодости привыкла обедать бутербродами, — сказала она. — Никогда не понимала этой потребности в двух теплых приемах пищи в день. В таком случае не останется времени ни на что, кроме готовки и мытья посуды.
Мартин улыбнулся и коротко кивнул. Он немного волновался, вдруг он утратил способность вести обычные светские разговоры. Возможно, он взвалил на себя неподъемную ношу: приехать сюда поговорить с чужим человеком, делая вид, что он совершенно нормальный. Но ведь до сих пор сегодня все шло хорошо, и с Барбру, и с Элиасом.
Ева, похоже, не обратила ни малейшего внимания на его неловкость, по крайней мере, виду не подала.
— Итак, — начала она. — Вы хотели поговорить со мной о том несчастном случае.
— Да, точно.
— Можно спросить… — она замялась. — Можно поинтересоваться, почему?
— Естественно, — ответил Мартин. — Я понимаю ваше недоумение.
Ева посмотрела на него с любопытством.
— Не знаю, как сказать… — начал он, чувствуя, как немеет тело. — Тут кое-что случилось, некоторое время назад…
— Да?
— Мой сын, он… — Мартин поерзал на стуле. — В общем, Адам…
Комната наполнилась звоном. Мартин подозревал, что он один слышит этот звук. Он посмотрел на синеву за окном, словно кто-то вставил в оконные рамы огромные полотна в сине-серых тонах.
Откуда такая красота? Как такое может быть?
— Он исчез, — выговорил наконец Мартин. — В январе. Полиция думает, что он утонул.
Ева только поднесла бутерброд ко рту и откусила первый кусочек. Замерла с бутербродом в руке. Потом продолжила медленно жевать. Положила бутерброд, закрыла глаза, снова открыла их.
— Так это вы? — прошептала она. — Это ваш сын?
Мартин кивнул.
Она подалась вперед и погладила его по руке.
— Какой ужас, — она покачала головой. — Даже представить себе не могу.
К ним подкралась кошка Евы, легко запрыгнула на кухонный диван.
— Дело в том, — сказал Мартин, — что…
Он снова заколебался, но взял себя в руки.
— Я живу в том же доме, где жила семья, с которой вы тогда катались на коньках. И, как я понимаю, оба несчастных случая произошли не только в одном и том же месте, но и в один день. 11 января.
Ева задумалась.
— Возможно, — согласилась она. — Если честно, я никогда над этим не задумывалась. Я имею в виду, над датой. Я ее просто не помнила.
— А я увидел в вырезке из старой газеты, — пояснил Мартин.
— Ну, значит, так и есть. И что это может означать, по-вашему?
— Не знаю. Ничего. Но это так странно. Мне стало любопытно. Возможно, это способ пережить горе. Я хочу узнать больше о том, что тогда произошло. Как это было. Что вы знаете о погибших. И каково было вам. Если не возражаете.
Он затаил дыхание. Подумал, что, наверное, зашел слишком далеко, злоупотребил ее доброжелательным отношением.
Она подняла кружку и сделала два больших глотка чая, глядя сквозь Мартина.
— Что я могу сказать? Мы с Леной были одноклассницами. На самом деле, мы не очень хорошо друг друга знали, но нам так редко выпадала возможность покататься на коньках, что, когда они спросили, не хочу ли я пойти с ними, я, помню, обрадовалась.
Ева рассказала, как семья упаковала рюкзачок с едой для перекуса и как они отправились в сторону островка, находящегося в сотне метров от берега.
— Дальше мы и не собирались.
День выдался необычайно прекрасный, на ярко-голубом небе светило солнце. Попив кофе и какао, они решили немного покататься по самому островку. Но Лена, вопреки запрету родителей, выехала на замерзшую воду. Начала красоваться, мол, «посмотрите, как я умею», пока родители безуспешно уговаривали ее вернуться.
И вдруг под Леной треснул лед.
— Она была довольно далеко от меня, — сказала Ева, — но я до сих пор помню ее взгляд. Какой… шок она испытала. Как будто до этого не верила, что там действительно опасно кататься. И тут вдруг с ужасом осознала.
