Жильвинас продолжал писать. Писать, строя письма так, будто получает ответ от неё. Иногда он спрашивал себя: правильно ли это? Иногда он спрашивал Бога: не вредит ли он ей? Всегда удовлетворялся ответами. Да, в юности у них был намёк на романтические чувства и этот намёк, никогда не реализовавшийся, так и останется в их отношениях – ничего не значащим, не сильным, но слишком заметным и неповторимым запахом ладана, так до конца никогда не смывающегося с его кожи. Но это ни на что ни влияет. Он любит её так же глубоко, как и прочих друзей детства. Он любит её, сестру, так же нежно как прочих, братьев, и так же искренне, как прочим, желает ей света. И она любит и желает света ему – он знает это. И нельзя отказываться от любви душ только потому что ей не стать любовью тел. Дарить свет – любовь, отказываться от любви – святотатство. Отказываться от любви – предавать Бога. Это он знает.
Он это знает, всё так. Но Вика не отвечала, а тексты открыток, которые она традиционно и, наверное, так же упрямо, как он – письма, слала на его дни рождения – были дежурны и лаконичны. Не тексты – подписи. Вика не отвечала, и чередуя письма с молитвами, Жильвинас не всегда был уверен: ей ли он пишет, с Ним ли он разговаривает. Впрочем, любой искренний разговор – разговор с Богом и Богу не важно, как к нему при этом обращаются. Это Жильвинас тоже знал и никогда не боялся потерять образ Бога в письмах к созданию из плоти и крови, потерять его. Но, сняв сутану, вдруг испугался, что, возможно, уже давно потерял образ Вики и одновременно с этим обнаружил, что ужасно, неподобающе боится найти её снова, обрести её – из плоти и крови. Он продолжал писать.
В очередной раз ничего не ответив, в Лондоне Вика его не встретила. У стойки информации на вокзале он показывал адрес с последней открытки, нудно переспрашивал и старательно повторял за служащей, пока не убедился, что понял её, такой отличающийся от школьного, английский и усвоил предложенный ею маршрут. Снова написал: «Привет, дорогая! Еду в Лутон автобусами, буду там на станции в Три Пятнадцать. Если не заблужусь, должен быть у тебя около четырёх! Увидимся»! Последние письма давались слишком тяжело. Слишком конкретные они были, слишком плотные.
Разобравшись с двумя пересадками, вышел из автобуса там, где сказала работница информации. Вики там не было. Включил в телефоне навигацию, по памяти вбил заветный индекс, пост-код, как они его здесь называют, выбрал пеший режим. Без семи минут четыре, на пять минут опережая прогноз навигатора, очутился возле заветного общежития. Вошёл и, выслушав чуть более разборчивое, но всё равно непонятное обращение консьержки, ответил, изо всех сил веря. Веря, что всё делает правильно и не вредит ей. Веря, что всё получится и что Бог есть любовь.
– Виктория Гирджунайте, апартмент сикс.
Консьержка вопросительно повторила фамилию. Почти не исковеркав, как сложное, но хорошо знакомое слово. Как елеосвящение. С обретённым мужеством кивнул и прошёл в указанном консьержкой направлении к лестнице. Поднялся на два пролёта и открыв дверь с табличкой «1–8», оказался у начала широкого ярко освещенного коридора. Прошёл, всматриваясь в золотые номера на белеющих посреди зелёных стен пятнах дверей. Остановился возле двери с номером «6». Остановился, не зная, что делать дальше. Остановился, не находя в себе сил прикоснуться к двери. Дверь распахнулась сама.
– Без трёх четыре. Можешь постоять три минуты. Если хочешь, конечно.
Прошёл в кроваво-красную комнату, закрыв за собой дверь. Плотно закрыв.
– Я обрёл тебя, я тебя обрёл, – пульсировала фраза, пока держал в руках горящую, обжигающую кончики пальцев Спичку. Повторял беззвучно. – Я тебя обрёл.
– Дурашка, – смеялась, чуткая к его губам. – Тут нужны другие слова.
– Какие? – тихо спрашивал её волосы, её ресницы, её губы, её пламя. – Какие?
Отвечала вся:
– Я научу.
Дополнительное время
Лондон-2012
– Спасибо, тренер! Ещё раз – это была достойная игра, и вы, ваш штаб и вся команда не заслуживаете ничего, кроме похвалы! Вы отдали всё, что могли, просто, к сожалению, этого не всегда достаточно… – Артур быстро, не давая собеседнику времени понять искренне ли сопереживает ему видео-блогер или злорадствует, пожал руку главному тренеру сборной Литвы, проследил как тот понуро удалился в раздевалку и повернулся к камере. – Итак, впервые с распада Советского Союза сборная России по баскетболу прошла в олимпийский полуфинал. Мы далеки от политики и готовы искренне порадоваться за наших соседей. Жаль только, что впервые со времён распада Советского Союза баскетбольная сборная Литвы не попала в олимпийский полуфинал. Жаль, что оба эти исторических события произошли в одном матче – здесь и сейчас, в Лондоне, восьмого августа две тысячи двенадцатого года. Что ж… Мы все видели – наши парни полностью отдали себя на площадке и, несмотря на результат, навсегда останутся нашими героями. А пока… А пока нам всем надо выдохнуть и успокоиться. С вами был я, Артур Роматис, и команда проекта «Нереальный реальный баскетбол»! Скоро увидимся, спасибо, что вы с нами!
Дождавшись, пока погаснет красная лампочка, вышел из-под прицела камеры и сказал:
– Да, Ромас, ты всё-таки намного лучше Юрги в качестве оператора. Кокс, только не вздумай мои слова ей передать!
Отключающий провода и разбирающий лампы для освещения Саулюс пожал плечами:
– Ну так ему и не на телефон приходится снимать.
Завершивший интервью английскому каналу, пятнадцатый номер сборной России, проходя мимо них, остановился.
– Артур, Саулюс, Ромас… Не та сборная здесь играла.
AWP сделал вид, что занят с камерой. Роматис поморщился, как от зубной боли. Кокс протянул руку:
– Восхитительная игра, Андрей! Жалко, что в Венесуэле на паркете не встретились. Поздравляем с заслуженной победой!
Рукопожатие было лишь чуть короче чем следовало.
– Удачи, мужики! – уходя, бросил им олимпийский полуфиналист. – Жаль, что не сыграли!
– Снайперская против калаша
66, было бы чего играть… – Буркнул AWP, забрасывая на плечо сумку с микрофонами и лэптопом. – Пусть радуется…
Благодаря значкам «пресса» Римлянин и его команда, опередив толпу, выбрались из спортивного комплекса через служебный вход. Римлянин, прищурившись, всмотрелся вперед. Через дорогу, в баре «Shepard’s Pie» над одним из уличных столиков качалась знакомая макушка. Артур ткнул Кокса в бок:
– Видишь уши?
Кокусайтис определился с направлением, куда показал Артур и, узнав, заорал:
– Заяц, ты меня слышишь?
Еле-еле, из-за гула машин спереди и накатывающейся толпы болельщиков сзади, но всё-таки разобрали с детства привычный, давно ставший не смешным, но ностальгически-тёплым ответ:
